Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Что?

– Что слышал. Кстати, Яжинский её выгнал.

– С-сволочь он, - заикаясь, сказала Янка. И это были первые её слова. – Он… он… он чуть не убил маму! Когда сказали! И меня тоже…

И она расплакалась. А Ниночка её обняла. Я же спросила.

– Этот тебя в лесу поймал?

– Д-да… я думала, что заблудился. И он такой весь… такой… неопасный. А он… и я тут… и…

Она ревела, совершенно по-детски, уткнувшись в Ниночкино плечо. Та же утешала, нашептывала что-то. А Сапожник сидел, уставившись в одну точку, и покачивался. Взад и вперед.

Взад и…

И главное, выражение лица у него становилось таким вот, решительным. А потом он поднял голову и сказал:

– Я ведь убил человека…

– Ну как тебе сказать. Как по мне, он давно перестал быть человеком.

Еще задолго до того, как Мишку убил. И… и даже если не Мишку, он сорвался бы. Из-за излишка силы. Альбита. И в целом того, что в голове его творится.

А потом мы пошли.

Наверх.

Два пути. Два прохода.

Но Софья уверенно шагнула в зал с… женщинами. И пройдя его насквозь, закрыла глаза. А потом сказала:

– Нам повезет.

Ей хотелось верить, потому что… все-таки пророчица. А с другой стороны внизу дар не работает. Поэтому шансы и там, и там равны.

– Повезет, - ответила я ей. И пальцы скрестила. На удачу.

Что еще оставалось? Кроме этих пальцев и надежды.

Что завал не так велик.

Что верхние галереи уцелели, хоть как-то.

Что подпорки выдержат давление, и сверху земля не осядет к чертовой матери, окончательно превратив шахту в очень большую и роскошную – куда там курганам предков – могилу. Что… силенок у нас хватит. И дури.

Боги любят сильных.

Все любят сильных.

И от первого, направленного удара Медведя, скала затрещала. А с потолка посыпалась мелкая крошка. И…

– Может, вы все-таки там погодите? – предложила я Ниночке.

И Янке, что за Ниночку цеплялась.

И Софье тоже, хотя она точно откажет.

– А то вдруг…

Все-таки мы глубоко. А скала, прогрызенная шахтами, как ходами, ненадежна.

– Лучше пусть быстро… если что, - сказала Ниночка очень тихо. – Медленно я не хочу.

– Да и если вы пройдете, а внизу засыплет? – Янка мыслила несколько иначе.

И в этом была логика.

– Погоди, - Тихоня подхватил горсть кристаллов. – Иначе давай. Медведь, щит держи, чтоб если оседать начнет, отступить могли, а я плавить попробую. С огнем у меня всегда выходило. Тьма…

– Поддержу.

– И я, - Бекшеев еще слабо держался на ногах, но отказывать ему Тихоня не стал. Это бесчестно было бы. Кивнул вот.

Сапожник стал в пару с Медведем. Княжич… ну его не спрашивали.

Первый завал, как ни странно, мы прошли легко. Так, чуть потолок просел, осыпался, закупоривая проход. И эта легкость обнадежила. Чем мы выше, тем легче до нас добраться. По полуразрушившейся третьей галерее мы шли довольно долго. Здесь было темно, и альбит остался внизу. А артефакты Сапожника перестали работать.

Двигаться приходилось наощупь.

И Софья вела.

Куда-то… до очередного завала. Там отдых. И повторить… отдых.

Вода заканчивается. А наверх…

Вперед.

Больше никто не плачет. Даже княжич и тот заткнулся. Только дышит тяжело и периодически срывается на кашель. Но мы идем.

Время. Там, в темноте, времени нет. Зато силы уходят. И в первый раз, когда Медведь принимает кристаллы, я замираю от ужаса. Это ведь всегда нагрузка, а у него сердце…

Тихоня закидывает их в рот горстью.

И выброс силы расчищает коридор. А потом еще один… и еще… и их все равно много. Слишком много… когда Медведь отключается, мы останавливаемся. Он молча оседает на пол, и Ниночка не успевает подхватить. А если бы и успела, куда ей удержать-то?

– Живой, - я нахожу его наощупь. Странно, но в этой кромешной тьме мы тоже что-то да видим. – Просто… надо отдохнуть.

Напиться бы.

Поесть.

Но нет. Ни еды, ни… последние капли воды остались где-то там.

– Мы умрем, да? – тихо спрашивает Янка. – Я… я не хотела убегать. Я просто больше не могла видеть, как он… он…

– У меня большой дом, - голос Сапожника звучит рядом. – И там хватит места… всем хватит. И деньги есть… и плевать на всех, есть не рода, а лично мои. Я… женюсь. Если она позволит.

И если мы не умрем.

– Щит удержишь? – я говорю Сапожнику.

– Попробую… знаешь, дар вернулся. В полной мере. И нам недалеко уже… тут что-то рядом есть. Надо просто…

Тихоня молча высыпает кристаллы на ладонь. Они – единственный источник света, слабый-слабый, но все же.

– Много. Надорвешься.

– Один хрен помирать, так хоть с пользой, - и раньше, чем я успеваю остановить, этот гад закидывает все в рот. Закрывает глаза. И выдыхает.

Несколько мгновений ничего не происходит. А потом… потом человек может превратиться в пламя. В живое, воплощенное пламя недр.

И взмахнуть руками, заставляя эти недра расступиться пред силой его. Красная плоть горы затрещала, а потом и вправду пошла в стороны. Посыпались камни. И Сапожник поспешно, пусть и запоздало выставил щит. А я плеснула ему силы, пытаясь закрепить.

Хоть как-то…

И трещина над нами росла. Ширилась. И казалось, что еще немного и скала рухнет. Или раскроется…

Только силы уходят быстро. И я, сцепив зубы, хватаюсь за эту горящую руку. Моих собственных – капля, но капля камень точит.

Еще немного.

Рядом встает Сапожник. И я чувствую его присутствие даже яснее, чем там, внизу, когда мы были связаны подавителем.

Бекшеев.

Он сам на грани, но здесь и сейчас эта грань где-то там, вверху, рядом с небом. И Янка обхватывает меня обеими руками. Её сила вплетается в общий узор тонкой нервной нитью.

Как и Софьина.

Ниночка…

Это опасно. Но другого выхода нет. А камни так и летят с небес, щита больше нет, все уходит в пробой. Хорошая выйдет могила… героическая… только хрен вам! Не сдамся! И им не позволю. Пусть внутри такое чувство, что сердце живьем вытягивают. Но отдаю.