Не выпускайте чудовищ из шкафа

Непонятно.

Не увязывается.

– Не в этом дело, - Сапожник вернулся на место. – Любил он её. Вот и придумал себе отговорку… может, даже сам толком не понимал, что делает. И почему так. Это ж удобно, сказать, что запретили. А потом с тоски и в петлю.

– Нет. Не сам, - Тихоня тоже смотрел на зеркало.

На снимки.

На женщину, которая улыбалась и выглядела такой счастливой, что просто тошно от этого счастья становилось.

– Думаешь?

– Он и вправду верил. А самоубийство – грех.

И…

Не Тихоня?

Кто еще знал, что Ник-Ник оказался таким вот верующим. Крест? Их многие носят, что по привычке, что потому как принято с крестом. А вот верить по-настоящему… и про жену бывшую.

Про остальное.

Тихоня, если бы это был он, промолчал бы. Разумно же. Наоборот, ему бы придумать слезливую историю, про то, как Ник-Ник бывшую любил и без неё маялся. Вот и домаялся до петли.

А ведь укладывается.

Женщины пропавшие… их выманивал, чтобы отомстить неверной. И убивал. Мишка, который случайно под руку подвернулся. Барский… Барский наверняка любил Никонова ничуть не меньше, чем тот Барского. Такие чувства как правило глубоко взаимны.

Вот и легко притянуть.

Сложить.

Легко и удобно.

Слишком легко. Слишком удобно.

– Тело надо будет перевезти ко мне, - Бекшеев поморщился. И вправду дом в мертвецкую превращается. Надо что-то с этим делать. – Дом опечатать…

Процедура давным-давно установлена.

– С соседями поговорить бы.

– Буря была, - Сапожник поднялся. – Его убили давно, стало быть, или в бурю, или сразу после.

И огляделся.

И Бекшеев тоже огляделся.

Буря.

Ветер. Дождь со снегом. Грязь. Кто бы ни пришел, он должен был бы оставить следы. А он…

– Убрался, сволочь этакая, - Сапожник пришел к такому же выводу. – Разулся… в сенях и разулся. Думаю, пришел незадолго до бури. Поэтому Ник-Ник и впустил. Здесь не принято оставлять людей на улице, когда буря идет.

– В сенях, - Тихоня вышел. – Разулся. Тапки… Ник-Ник не любил, когда кто-то босиком. Тапки были.

Тапок не было.

Тихоня нервно повел головой.

Не он?

Кто знал про эти вот тапки, которые вдруг исчезли.

Или… тапок не было?

– Ты часто у него бывал?

– Случалось. Иногда… ему хотелось. Поговорить. Спросить. Я тоже. Молчать тяжело. Нельзя в себе. Мозгоправ…

– Еще на учете?

– Нет. Два года. Сказали, сам справлюсь. Сказали, я ответственный. И лекарства принимаю.

– Успокоительные? Да ладно, мне вон тоже… три вида. И снотворное. Чтобы обрубаться без снов, - Сапожник осторожно убрал листы в планшетку. – А ведь вариантов немного, да? Ты. Или я… хотя из меня убийца, как из коровы балерина. Чай будете?

– Это место преступления, - счел нужным заметить Бекшеев.

– Да ладно… отпечатки пальцев? Снимем. Только будут они Ник-Ника. И его вон, если захаживал. Или остальных… но что с того? Может, сюда не один Тихоня и захаживал. Верно?

Тот дернул плечом.

И чайник сам наполнил. Вода текла тонкой струйкой, и звенела, ударяясь о дно.

– Кто у нас еще? Молчун, который уехал и не вернулся… Лютик тоже. Если, конечно, они уехали… ты их провожал?

– Нет. Медведь…

– Медведь, который не пришел, хотя двоих уже убрали. Кстати, тоже кандидатура…

…и вполне реальная.

Если так-то.

Да, тело он вниз не снес бы. Но если тело шло само? С ментальным подавителем и ребенок бы справился. Или женщина. Кто подумает на женщину?

Правда, Мишка выбивается. Ему сломали шею без всяких подавителей. Почему, к слову? Или… с собой в тот раз не было? Игрушка-то редкая.

И потерять можно.

И вдруг да кто увидит. Даже если не поймет, что видел, может вопросы начать задавать. А там… да, тогда подавителя не было. Убийство спонтанное. А вот сюда он шел намеренно.

Постучал.

Разулся.

Повесил плащ или куртку, или что там…

– Медведь не стал бы. Зачем ему? – возразил Сапожник, снимая с полки кружки. Две. И один стакан. Посуды мало. Жил Ник-Ник один. Но в гости кто-то да захаживал.

– Мало ли… у Барского имелись деньжата, все это знали. Да и он особо не скрывал. Вон, каждую неделю, считай, прогуливался в Лозинск, - голос Тихони зазвучал громче и уверенней. – А в отпуск и подальше куда. Не в столицу, но ездил.

– Мишка-то тут причем?

– Мишка клад нашел.

– Кто сказал?

– Все говорят. Он тратить стал много, - чай Тихоня насыпал из пачки. И чай дешевый, как и все-то в доме, включая клеенчатую скатерть с затертыми ягодами клубники. – Недавно. Откуда деньги?

Чайник закипал медленно.

И Бекшеев не мог отделаться от сюрреалистичности происходящего. Он собирается пить чай на месте преступления в компании двух потенциальных подозреваемых. А в соседней комнате, на полу, лежит покойник. Хозяин и чая, и дома.

– Камни, - сказал он. – Мишка нашел кристаллы альбита. Сдавал их через Барского, судя по всему. Собирался сбежать с острова. С… девушкой.

Упоминать имя девушки Бекшеев не стал.

Смысла в этом особо нет.

Чайник пыхнул паром, и Тихоня подхватил его, сняв голой рукой.

– У меня. Чувствительность. Снижена. Неправильная инициация, - пояснил он. – Ни холода, ни тепла. Ничего почти не ощущаю.

Мог ли он рассказать все то, что рассказал, просто чтобы отвести от себя подозрения?

Хотя… сложно как-то.

Или нет?

Не хватает. Информации. Опыта. С бумагами… другое. Все другое.

Сапожник подвинул к себе сахарницу и бросил в чай три куска. Подумал, бросил еще три.

– Тяга к сладкому, - пояснил он. – Если так… это надо со старым Шмейером поговорить.

– Кто это?

– Человек один… - Сапожник чуть поморщился. – Скупает… разное. И достать может. Тоже разное.

– Документы?

– И их. От отца дело перенял, а тот от деда… а дед вроде сперва при шахтах был, но как закрыли, то со свободными охотниками дело имел. Если кто и знает про кристаллы, то он. Но с Мишкой дела иметь не стал бы.