Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Почему?

– На кой ему со старым Яжинским отношения портить? Нет, сразу бы донес…

Тогда понятно, зачем Мишке Барский.

– Я… не могу убить, - Сапожник поднял руку над столом, потом повернулся и вытянул. И вторую. И руки мелко-мелко затряслись. Сперва задергались кончики пальцев, потом ладони, а потом он, не выдержав, уронил их на колени. – Я иногда ложку с трудом удерживаю.

– Ломали? – осведомился Тихоня и сам себе ответил. – Потом сращивали. И опять ломали. Если часто и быстро сращивали, то нервы до конца восстановиться не успевают.

Надо же, а теперь он говорил почти и нормально, разве что тихо.

Сапожник кивнул.

– Допрашивали?

– Сперва. Потом… просто. Да и до того… я ж в штабе сидел. Да, вроде бы и при особом отделе, но в научно-исследовательской группе. Сперва. Потом перевели в группу стратегического планирования. Оно так хитро называлось, но по сути… там определяли территории под зачистку.

Тихоня хлебнул кипятку.

– Лагеря?

– И не только. Рабочая сила… структура. Возраст, чтобы не меньше и не больше. Пол. Физические кондиции. Причины для выбраковки. Планы выставлялись, сообразно которым необходимо было поставлять рабочие руки. Потом… потом те, кто подлежал ликвидации. Тоже расчет. Привоз. Нагрузка. Лагеря не должны переполняться. Как и пустовать.

Щека дернулась.

– Сам я никого… никогда… даже когда в лагеря ездили. Инспекционные… обязательные. Это ведь экспериментальная система была. Развертывание планировалось по всей Европе. Освобождение жизненного пространства. При малых затратах. Там… такие обоснования.

– Успокоительные – штука хорошая… не всегда берут.

– И снотворное хреновато помогает. Но без него вообще никак.

– Ты ж говорил, что ты опасный человек, - Бекшеев понял, что отвел взгляд. И за это стало стыдно.

– Врал.

– Зачем?

– Да… как-то по привычке, что ли. Сперва… я запахом смерти пропитался. Насквозь. Те, кто на войне, чуют его. Меня сторонились. Боялись. Да я и сам страшный был. По лоскуткам сшитый и кривой. Сумасшедший на всю голову. Хрен знает, что от такого ждать. Мне же и лучше. Я… на людей после такого смотреть не мог. Все казалось, что они догадались. Про то, кем я был. Что делал. Что… все-то знают. Или вот-вот узнают. И тогда… я же тварь. Чудовище.

Или тот, кто спешит чудовищем притвориться.

– Потом… привык уже. Одному легче. Чтоб не сболтнуть ненароком.

– И сбежал из Петербурга поэтому же?

– Я не сбегал. Но… душно там. И все-то смотрят, как на героя… меня и к награде предоставили. За что? Я… я людей на смерть отправлял. А они к награде.

И столько недоумения во взгляде, что приходится делать усилие, чтобы снова не не отвернуться.

И вправду ведь.

Он убивал, пусть и не своими руками, но участвовал. В том, что происходило. В том, за что многие на виселицу пошли. А его к награде.

– А отец… родные… все не останавливались. Все норовили порасспросить. Вот и… тут спокойнее. Даже иногда получаться стало без снотворного засыпать. Да и люди меньше лезут. Особенно, если намекнуть, что… что не надо.

Тихоня покачал головой и сказал:

– Он бы и курице шею не свернул. Нервы плохо восстанавливаются. Особенно такие. Многажды перебитые.

Это да. Только…

– Писать ты можешь.

– Перо легкое, - Сапожник разжал и сжал пальцы. – И целители настаивают. Вроде как, если заниматься постоянно, станет лучше. Или хотя бы не станет хуже. Я дома пишу. Просто переписываю книгу. А тут хоть с пользой.

Почерк у него аккуратный. Крупноватый, но мало ли, у кого какой почерк.

– А ты нормально заговорил. Почти, - сказал Сапожник.

– Так… если потихоньку… мне вон тоже говорили, что разрабатывать надо. Постоянно. Я и пытался сперва. Только все одно больно в первое время. А как поговоришь, то и ничего. Но с кем мне было разговаривать. Взяли тебя когда?

– Незадолго до победы. По глупости… да не важно, - он осторожно отпил чай и закрыл глаза. – Честно, думал, что ни слова не скажу.

– Это ты зря. Все говорят.

– Да, я тоже быстро это понял, - Сапожник кивнул. – Все бы сказал… все и сказал. Что мог. И чего не мог… наших тоже сдал. Только те, кого я знал, успели уйти… я им загодя сигнал дал. Они и успели. А я вот…

– Почему сам остался?

– Приказы. Их нужно было отправить. Завизировать и отправить. Курьерами. А курьеры принимают только лично. Я и… их бы перехватили. Наверное, где-то успели отменить. А может, и плюнули. Тогда-то хватало других забот. Я и решил, что… хоть кого-то… если не по форме А1, а по А2 или А3.

– Это чего?

– А1 – это полная ликвидация перед отступлением. Всех материальных ценностей. Структуры. И…

– Людей?

– Да.

– А эти, остальные?

– Просто отступление. Или отступление с вывозом документации и ценностей. Там хватает нюансов. Но… - Сапожник осторожно отхлебнул чая и зажмурился. – Правда в том, что я в жизни никого не убивал. При этом виноват в смерти многих и многих. Такой вот, мать его, парадокс… честно говоря, было бы легче, если бы я там, в госпитале, сдох окончательно.

– Не вышло? – заботливо поинтересовался Тихоня. – А я многих убивал. И мальцу мог бы шею свернуть. Легко. Людей вообще легко убивать. Слабые они. Тебя вот.

Она поглядел на Бекшеева.

А глаза светлые, выцветшие. И пустота в них. Будто в бездну смотришь. Или смотришься. И как-то сразу вот верится, что да. Мог бы.

И Мишку.

И самого Бекшеева.

– Но я лекарства принимаю.

– Очень успокаивает, - не выдержал Бекшеев.

– А то… менять приходится. Оно одно на другое наложилось. Война эта. Семья… я ж любил их всех. Сестер. Братьев. Отца… мать. Там и мамкины были сестры. И их дети. Да и село такое, что все один одному родня. Отец на это крепко ругался, мол, что надо женихов с невестами где-то опричь искать.

Голос его чуть сел.

И сам Тихоня, отставив кружку, согнулся в приступе кашля. Вытер рот ладонью, а ладонь о штаны.

– Кровь? – Сапожник указал на пятно.

– Да… ерунда.

Ложь. И надо его матушке показать. Да и Сапожника заодно, потому как дрожь дрожью, а мало ли, проверить не помешает. Но если все так, как он говорит, то Сапожника можно вычеркнуть.

Убивать на бумаге и убивать лично – это совсем-совсем разные вещи.

– А ты?

– Что я? А… ну, я на фронте был. Пошел в добровольцы. Отец вот благословил. И крест отдал. Тот самый… там еще частица святых мощей. Чтоб, стало быть, сберегли от пули.