Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
В глазах – ужас.
А ведь Девочка не трогает. Отошла даже. Плюхнулась на задницу и скалится во всю пасть. Улыбается. Довольная, стало быть. Мол, погляди, кого я нашла.
– Ты кто? – спросила я девицу.
– М-матильда. М-можно М-мотя… - она прижала метелку к груди. – Я тут… п-прибираюся.
– Слезай со стола.
– А… она не вкусит?
– Не вкусит, - я прихватила Девочку за загривок. Все-таки с ошейником что-то да делать надо. – Она воспитанная. И понимает.
– Ага…
Кажется, мне не слишком поверили.
–
– Княгиня? – глаза Моти стали еще больше и круглее. – Всамделишная? То-то важнючая такая… мамка ни вжисть не поверит!
– Дома? – повторила я вопрос.
– Неа. Немашечки. Отбыли поутряни. А у меня ключ. Дали, - она встала на четвереньки и осторожно сползла со стола. Правда, на меня все одно поглядывала с подозрением.
– Из полиции я, - сказала я.
– Я ведаю, - Мотя сунула метелку в подмышку. – И господина тоже немашечки. Отбыли… а куда – не сказали.
И это обстоятельство до крайности Мотю огорчало. Оно и вправду, неправильно так, отбывать, без указания места отбытия.
– А Медведь?
– Медведей в доме нету.
– Погоди. Я про полицмейстера. Старшего. Знаешь такого?
– А! – её лицо озарила улыбка. – Тоже отбыли!
– Когда?
– Так… - она задумалась. И на хорошеньком лобике прорезались морщины. – Вот… с утреца-то. Он все звонить куда-то пытался. А куда звонить? Тут же ж буря была. Ему вчерась письмецо прислали. Да, точнехонько. В таком от конвертике.
Мотя сложила пальцы двух рук.
– В ружовеньком. И еще пахнуло от него страсть до чего хорошо. Я себе тоже такие духи куплю. Опосля. Мне госпожа обещалась платить по пять рублев в неделю! – похвасталась Мотя. – Вовремя мамка подсуетилась.
Она окончательно успокоилась и махнуло метелкой по столу.
– Она у Сомовых, значится. Я там тоже была. В помощницах кухарки. Но я спрытная, смогу и сготовить, и прибраться туточки нетяжко. Одно что дом проклятый, но маменька сказала, что это все ерунда. Вона, господа ночевамши и целые. А деньга лишнею не будет. И госпожа целительница. А стало быть добрая.
Странная логика. Я бы многое могла сказать про доброту целителей. Но мне ли разбивать чужие иллюзии?
– Стало быть, ушел?
– Ага.
– А княгине сказал?
– Неа. Он же ж спамши был. Она еще вчерась его спать услала. Как-то от так, рученьками повела и все… здоровущий мужик. А такому можно научиться?
– Только если дар есть.
– Да? Жалко… а то удобно же ж. вот у соседки нашей мужик-то хороший, прям золотой, рукастый весь из себя. А выпьет, так буянить принимается. И чтоб от так раз… и он спит.
Мотя мечтательно зажмурилась.
А ведь интересно.
Куда Медведь звонил? То есть, сперва он спал. Госпожа целительница не стала рисковать, что разумно. Узнай Медведь, что Барский куда-то сгинул, хрена с два усидел бы. А так спит себе и поправляется без лишних волнений.
Только вечность во сне не проведешь.
Он и проснулся.
– Записку кто принес? – спросила я.
–
Так… не знаю. В ящике. Только не с почты это. Точно. На почтах розовых конвертов не было. Ну и адресу не писано.То есть кто-то сунул конверт в почтовый ящик.
– А кто его отнес?
– Так… я же ж! Мне велено было за… респонденцию глядеть. Вот. Ну я и открыла. Тамочки ничегошеньки, только письмо.
– И ты поняла, что ему?
– Так написано же ж, что господину полицмейстеру. Небось, донос какой. От дамы.
– Почему от дамы?
– Дык, говорю же ж, пахло хорошо, страсть. Я княгине показала, а она велела отнесть. Мол, как проснется, так сразу и прочтеть.
– И не открывала?
– Не-а. Как можно в чужие письма нос совать?
И можно. И нужно. Черт, черт, черт… мне это не нравится. Категорически не нравится. Был бы дома Бекшеев, он бы всенепременно заглянул, потому что этикет этикетом, а творящаяся хрень во все это не вписывается. Но Бекшеева вчера не было.
А княгиня была. И сделала то, что сделал бы любой нормальный человек. Передала это гребаное письмо адресату.
– И ты в руки отдала?
– Куда в руки? – Мотя огляделась, выискивая пыль. – Он же ж спал! Так, рядышком поклала. На столик. Чтоб проснулся и сразу увидел.
Он проснулся и увидел.
– Проводи меня в комнату.
– В какую?
– В ту, - я почувствовала, что еще немного и утрачу остатки терпения. – В которой Медведь спал. То есть господин старший полицмейстер.
Мотя поджала губы и уставилась на меня с сомнением.
– Надо, - сказала я со вздохом. – Для расследования. Потому что…
Потому что не нравится мне это.
Категорически.
Комната Медведя была небольшой. Пахло в ней травами и висела в воздухе незримая взвесь целительской силы. А княгиня хороша, чтобы спустя столько времени и не развеялось. Я такое только в госпиталях и ощущала.
– Вот туточки…
Кровать аккуратно заправлена.
Столик. И флаконы выставлены по ранжиру. Графин с водой. Стакан.
Одежды нет.
Обуви нет.
Письма нет.
Ни хрена нет. И Медведя тоже.
Думай, думай, думай… розовая бумага. Запах духов. Сладких… травы почти перебивают, но запах кажется смутно знакомым. Он едва уловим. И я кладу обе руки на загривок Девочки. Она скулит. Не понимает. Ей не с чем сравнивать.
Что было в записке?
Что заставило уйти так быстро?
– Он только звонил? Не спрашивал про княгиню?
– Нет.
– А про Бекшеева?
– Спрашивал, - сказала Мотя.
– А ты?
– А я сказала, что отбыли. И не сказали, куда…
Плохо, плохо… очень плохо. Он не знал, где искать нас. И… и ждать времени не было.
– А ничего не оставил? Записки там?
– Хотел. Токмо не выходило. У него пальцы не гнулися…
Бывает. Долгий целительский сон – штука специфичная. Мышцы после него, как чужие.
– А диктовать?