Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
Новым годом, великая и вечная Россия! Пусть он будет воистину новым! Пусть он
станет годом победы!» Всё-таки в слове Россия есть что-то вечное.
В школе на общем собрании приняли единогласно решение: собрать средства на
танк «Пионер Киргизии». В газете читаю: пионерка из Нарына внесла две тысячи
рублей, где она их взяла? Живут же люди. Моя мама со скрипом выдала мне 50 рублей.
За четыре дня школьники республики собрали почти 15 тысяч рублей. Старались не
только пионеры, жёны начальствующего
«Боевая подруга», горняки из Молотовобада – на свой танк, сельские жители даже на
танковую колонну «Колхозник Киргизии», артисты русского драмтеатра имени
Крупской собрали 25 тысяч рублей на самолёт. В Джалал-Абадской области уйгуры
(китайские подданные) собрали 359.327 рублей в фонд обороны. Потом началась
кампания по сбору картофельных верхушек – в помои теперь ничего не выбрасывать,
всё нести в школу. Академик Лысенко доказал, не обязательно сажать картофелину
целиком, достаточно посадить верхушку, и вырастут такие же клубни, – о чём только
люди раньше думали.
В феврале пришла похоронка на Шуру Рогинскую – пала смертью храбрых под
Сталинградом. У меня было предчувствие. Такие, как она, гибли в огне революции, или
в огне войны, мятежа или в житейской борьбе за правду. Шура всё равно бы погибла,
защищая свою высоту хоть где. На той карточке, где она со шпалой в петлице, мелким и
ровным почерком в самом низу написано: «Ваня, помни меня». Я помню. Шура
доказала, что она выше всех своих жалких соперниц. Она прислала такую же карточку
Абраше, но написала совсем другие слова. Если он её вспомнит, то не как святую, а как
взбалмошную, глупую тёлку, она зря погибла, могла бы жить и работать в тёплом
городе Фрунзе, в лучшей клинике республики. Её старики родители похоронную
восприняли тихо и продолжали жить тихо, пока не пришёл однажды весёлый Яков
Соломонович с громкой вестью: «В последний час! Наши войска освободили Харьков.
Разгромлен немецкий корпус СС и танковая дивизия «Адольф Гитлер», ура!» Старуха
Рогинская ужасно закричала, громко, сколько было сил, и старик сразу же тоже завыл –
освободили Харьков, где родилась их дочь, кому теперь нужен Харьков.
Вечером при свете лампы я достал её карточку. «Ваня, помни меня». Живая –
прощалась. Я младше её на семь лет, но она вела себя так, будто мы одинаковы в самом
главном – мы оба любим. Не друг друга, а – просто любим, наделены таким свойством.
Мы одинаковы по своему душевному строю и своему страданию. Как одиноко ей было
умирать там, под Сталинградом, среди грохота снарядов, стонов и крика…
Сильно мне помог совет Лили вести дневник, я теперь знал, ничто у меня не
пропадёт, ни хорошее, ни плохое. Сижу, мне муторно, тоска, что делать? Раскрываю
тетрадку в клетку, ставлю число
и пишу. Отметки записываю, «отлично» по анатомии,новый предмет в 8-от классе. Пишу кратко, оставляю приметы времени и нашей
скромной, еле живой жизни. На самом деле всё было сложнее, романтичнее, и
драматичнее. Я помню гораздо больше, чем передаю в скупых строчках.
«15 января 1943 года. Сегодня снег. Морозно. В школе был митинг, выступала Валя
Панфилова, дважды орденоносец. Рассказывала о смерти отца под Москвой.
Находилась на боевом посту, привезли раненого, перевязывая его, услышала, что
тяжело ранен генерал-майор Панфилов. Валя срочно добралась до того места, где
находился отец. Он уже был мёртв, рана в грудь. Он лежал в чистой крестьянской избе
на столе, с какой-то радушной улыбкой на лице. Рассказывает она тихим ровным
голосом, в зале тишина, много учащихся, собралась вся школа. На сцене знамёна,
президиум, Валя. Она черноволосая, черноглазая, не очень красивая, серьёзная, в
зелёной гимнастёрке. Вся обстановка производит хорошее впечатление, особенно если
учесть, что два урока нашей смены уже прошли». Вот такая запись, одна из первых в
моём дневнике. Тут тебе и трагедия, и юмор, и пафос, и обыкновенное сачкование. Надо
было мне записать имена тех, кто сидел в президиуме – не сообразил, не было навыка
исторического повествователя.
«1 февраля. В школе появились обеды, никто не ест, стесняются. Поварихи
приглашают». Можно сделать вывод – мы голодные, но гордые.
«4 февраля. Вчера получил «отлично» по истории, а сегодня по киргизскому. В
столовой уже многие жрут, не стесняясь».
«10 февраля. Сегодня с мамой продали корову за 11 тысяч и 3 куска сала».
Корову продали – большая утрата. Во все худые времена без отца и без деда –
кусок хлеба, чашка молока, и можно жить. Мы млекопитающиеся, но корову надо
кормить и платить за неё налог, а платить нечем, пришлось продать и перейти на воду.
Мать устроилась на швейную фабрику шинели шить и другое обмундирование. На
столе у нас только свёкла и кукуруза. Вся Ленинградская была засажена кукурузой,
оставлена была только узенькая полоска посреди улицы для проезда телеги. На каждом
чердаке сушились гирлянды початков. Из кукурузы делали до десятка блюд, самые
ходовые – каша или мамалыга, затем мамалыга с тыквой, мамалыга с сахарной свёклой,
початки, сваренные целиком в солёной воде. Но всё это лёгкая еда, живот набьёшь, а
есть всё равно хочется. Квартиранты от нас уехали, слишком далеко мы живём.
Остались мы без лошади, без коровы, без квартирантов, без деда Лейбы, и от отца
вдобавок ничего нет.
«1 апреля. День моего рождения. Лиля подарила открытку с цветами и хорошей