Не жалею, не зову, не плачу...

8

Яков Соломонович написал кассацию на имя главного

прокурора и на имя Верховного Главнокомандующего, чтобы деду заменили

расстрел на десять лет. У приговорённого две дочери являются жёнами

фронтовиков, у обоих по трое детей несовершеннолетних. Мама с этой жалобой

пошла к Марии Петровне, она депутат и хорошо к нам относится.

Если сказать честно, деда я осуждал, ведь ему уже пятьдесят

шесть лет, старик – и вот, пожалуйста, хватает интеллигенцию за грудки, да так, что

трещат рёбра вместе с партбилетами. Сейчас везде повышают бдительность,

политическую ответственность, назначают на важные посты членов партии, чтобы

она заставляли всех работать на пределе возможности. Но с другой стороны, разве

мой дед не работал на пределе? Он тянул за пятерых молодых, все так говорят, хотя

и беспартийный. У него был авторитет, его хвалили, а когда решили снять, он сразу

рассвирепел. Но почему он не обратился в милицию? Резонный вопрос. А если

милиция, прокурор и судьи тоже все передовые и партийные? В трудных условиях

военного времени мой беспартийный дед может проявить безответственность,

место у него не простое, а золотое, или, как говорят обыватели, злачное место. Тут

нужно классовое чутьё, высокая идейность и знание трудов Маркса– Энгельса–

Ленина–Сталина, а такого добра у моего дедушки маловато. А коли так, уступи

место идейному и грамотному, партийный не будет за грудки хватать, он знает, кому

позвонить, кому написать, к кому пойти на приём. А то, что он не на фронте, а в

тылу, так у него бронь. Товарищ Сталин знает, что делает. Так что не надо,

Митрофан Иванович, размахивать кулаками, надо в руки взять себя, а не друга

Гуревичей. Тогда бы и расстрела не было. Пятьдесят шесть лет, возраст патриарха, а

он кулаками размахивает как молотобоец. Хорошо, что не убил никого, пришлось

бы всей школой хоронить, а Гуревич Аня предложила бы мне на панихиде речь

сказать. Одно утешение – дед на деле доказал, что не такой уж он старый и совсем

не слабый. Неужели и я в старости буду кому-то ломать рёбра?

Суд над дедом сразу коснулся его детей – Раю исключили из

медицинского института и из комсомола. Тимофея уволили с военного завода, и тут

же забрали в трудармию. Если бы в школе узнали, что я внук того самого деда, что

было бы, очень даже интересно, не провести ли эксперимент? Спасает меня другая

фамилия. Псевдоним берут не от скромности, как в XIX веке, а чтобы скрыться.

Всё-таки кто придумал, чтобы из-за одного человека страдали все родные и

близкие? Почему я не вступился за родного деда, отца моей матери, позволил кому-

то в классе позорить его, а сам ни слова в защиту, – почему? Потому что я

настоящий советский школьник. Революция утвердила один подход – классовый, а

не какой-то там семейный, она не признаёт ни отца, ни матери, ни брата, ни свата, а

иначе, зачем столько крови пролито? Твой дед жил ради детей и внуков, только и

всего, отстаивал своё место силой, чтобы нас прокормить, тринадцать душ, как ты

смеешь произносить свою трескучую газетчину, если грозит гибель всем? Смею.

Мы строим коммунизм, а не какой-то там минимум, лишь бы выжить. Как муравьи,

мыши и лягушки.

Не пускают на завод, пойду на фронт – вот выход из

прозябания. Пусть мать поплачет, это ничего не значит, сейчас матери всей страны

плачут.

На суде, после того как объявили высшую меру, наступила

гробовая тишина, и вдруг закричала Надя, мамина сестра: «Расстреляйте меня тоже

и моих сирот! Будьте вы прокляты, забираете нашего кормильца, убиваете родного

отца!» – выкрикивала она сквозь слёзы. В зале зашумели другие женщины, а

мужчины, представители от заводов и организаций, сидели молча. «Нас тринадцать

душ! – кричала Надя. – Моих сестёр и братьев поувольняли, поисключали,

забирайте всех нас в тюрьму! Детей моих тоже в тюрьму, мне их кормить нечем!» –

кричала исступлённо, воздевала руки, как в церкви, сорвала платок с головы,

раскосматилась и упала, у неё начался припадок, забилась, на губах пена, глаза

закатились. Дедушка бросился к ней со скамьи подсудимых, конвой переполошился,

хватает его и держит, а он рвётся к дочери. Милиционер открыл стрельбу вверх, все

соскочили с мест, крики, гвалт, в дверях давка.

Можно понять, почему старшие скрывают от детей всё, что было с отцами и

дедами. Они не хотят, чтобы мы сомневались в советской власти и попадали в

тюрьму, подражая своим предкам.

9

Новый год, 1943-й, сразу принёс новости. Расстрел деду Лейбе заменили 10-ю

годами. В классе мы выпустили стенгазету, нарисовали бойца в новой форме с

погонами и переписали из газеты статью Ильи Эренбурга. Советский Союз он называл

Россией: «В минувшем году Россия пережила много горя». Язык у него не казённый,

мне нравится. «К нам пришли седовласые гренадёры кайзера и сопляки, воспитанные в

вере, что они – властители мира. К нам пришли вылощенные и вшивые румыны. К нам

пришли римские жулики и неаполитанские босяки. К нам пришли усатые, жадные

мадьяры…» Теперь о румынах я только так и буду думать: лощёные, вшивые, а об

итальянцах: римские жулики и неаполитанские босяки. Просто здорово! Пойдём

дальше. «Где бравый генерал фон Роммель, фельдмаршал, о котором немецкие олухи

говорили: он наступает даже, когда спит? Роммель драпает почище итальянцев.

Роммель драпает даже, когда он спит». А в конце Эренбург поздравил страну: «С