Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
наевшись до отвалу борща, я с восторгом начал воспевать курсантскую жизнь – как мы
летаем, как бомбим цементными бомбами полигон, а про генерала Душкина вся страна
знает. Не армейская лямка получалась по моим словам, не ярмо, а рай на земле. А мама
всё уточняла, дают ли нам эти самые, как их там, парашюты. «И чего это я так тосковал
по дому? Надо взять себя в руки и не распускать сопли». Дед Михаил Матвеевич
теперь жил у нас и спал на моем топчане. С обувной фабрики он ушел, устроился
сторожем
помянули первым делом погибших – дядю Васю, Сережу и Витю, моих братанов,
вывезенных с Аральского моря в рогожных кулях с рыбой. Потом за победу, за встречу,
и дед ко мне пристал: почему у тебя нет ни одной лычки, и что будет на погонах после
окончания? «Две звездочки, если на отлично закончу». – «Подпоручик, – определил
дед. – А я был старшим ферверкером в германскую. Одна лычка бомбардир, две лычки
младший ферверкер, одна широкая фельдфебель. Пушки у нас тогда были громкие,
бабахнет за краем земли, смотришь, снаряд летит, видно его, убежать можно. А
вольтижировке учат?» Коней в авиации нет, зачем нам вольтижировка, мы делаем
мертвую петлю в воздухе и другие фигуры высшего пилотажа, вольтижировка нам не
нужно. Есть спортивная подготовка, снаряды всякие, брусья, кольца.
«А вот так сделаешь?» – Дед неторопливо поднялся, рубаху одернул, поставил
табуретку посреди комнаты, уперся в края табуретки жилистыми руками и сделал
стойку на локтях, ноги подрагивали, но он всё-таки сумел их выпрямить. Сел на
табуретку, лицо его стало сине-багровым. «Вольтижировка и джигитовка на всю жизнь
годятся, – пояснил он, мелко откашливаясь. – Пуза не будет, вот как у меня, а уже
седьмой десяток. Хоть мы и артиллерия, а рубка лозы была обязательна. Первый раз я
поскакал да так размахался, ухо коню срубил. А потом навострился, аллюр три креста,
и ни одной лозы не пропущу! – Дед отдышался и потребовал: – А ну, сделай!» – И
кивнул на табуретку. Неловко было перед стариком показывать своё молодечество, я
сидел, криво усмехался, но дед настоял. И я не сделал. Не смог удержать ноги
параллельно полу. Я делал стойку на брусьях, мог держать «угол» на кольцах, но
табуретка меня сбросила.
После завтрака я подшил свежий подворотничок, начал сборы на свидание. Мать
поглядывала недовольно, знала, собираюсь к Лиле, значит, до поздней ночи. Едва я
успел начистить сапоги, обрести вид, как во дворе залаял Граф. У нас, между прочим,
собаку звали Граф, а кошку Маркизой, мода с 20-х годов осталась, отношение к
буржуазии. Зоя выбежала к калитке, затем под окном послышались возгласы удивления
и восторга, отворилась дверь и вошла Лиля. «Здравствуй, Ваня».
А я молчу, не могу слова выговорить, у меня будто язык отсох. Только пожал ей
руку. И всё. Молчу. Сказать силюсь, – и молчу, да что такое со
мной? Ни звука.Наверное, минут пять я смотрел на Лилю, смятенно улыбался и отводил взгляд то в
одну сторону, то в другую. Восемнадцать лет прожил, никогда со мной такого не было,
онемел натурально.
«А я проснулась часов в пять, мама удивилась, ты чего? А я говорю: Ваня приехал.
Собралась – и к вам».
Мы пошли с ней по городу, по нашим местам, по Атбашинской, мимо 8-й школы,
по Пионерской, мимо 13-й, прошли вокруг кинотеатра «Ала-Тоо», посидели на
скамейке в Дубовом парке. «А помнишь «Синий платочек» в седьмом классе?
Исполнял духовой оркестр». Всё было как прежде, но только с грустью. Лиля, меня уже
целый год ждала, хотя война кончилась. Пошли к ней домой, я смотрел на Лилю, и не
мог насмотреться. Однако не терял бдительности, козырял офицерам, не то обоим
испортят настроение. В сумерках уже сели на веранде, возле ее квартиры, луна,
тишина, всё для нас, сидим, поем потихоньку «Всё, что было загадано, в свой
исполнится срок». Прекрасно как, замечательно, мы снова вместе. «Не погаснет без
времени золотой огонёк». Столько говорили и не успели наговориться. Неважно, о чем,
мне лишь бы слышать ее голос. «Сначала я была просто девчонкой, а ты просто
мальчишкой, тогда, в шестом классе. Потом мы стали школьными товарищами. А ещё
потом? – спросила она и сама ответила: – Влюбленными. А теперь? – спросила и уже
не торопилась с ответом. – Кто я для тебя?»
Я не знал, что сказать. Нельзя ли без загадок? «А теперь я твоя невеста. Тебе
исполнится двадцать лет, и мы поженимся». Конечно же, балда, дубина – моя невеста!
Но почему в двадцать, целых два года ждать. В конце сентября ей исполнится
восемнадцать. Через каких-то три-четыре месяца я стану офицером, получу
назначение, аттестат и мы поженимся.
«Я не буду поступать в институт, – сказала Лиля. – Я так устала в десятом от
учёбы, от экзаменов на аттестат зрелости. Не могу представить, еще пять лет где-то
учиться. Мы с тобой поедем, куда тебя назначат. Хорошо бы на Дальний Восток, это
моя мечта». – «Я заранее подам рапорт». – «Я серьёзная стала, Ванча. Зачем люди
расстаются? Жди меня, жди меня, сколько можно? То на войну уходят, то на учёбу, на
работу. Недавно мне попались стихи: «Ты без меня уходишь, жизнь моя», – и сердце
заболело. Я хочу быть вместе, Ванча, хочу быть женой и матерью. Когда я была
маленькой, на вопросы старших, кем ты будешь, отвечала: мамой».
Взрослая, умная моя невеста.
В авиашколе нам остались задания по бомбометанию и по воздушной стрельбе,
учебная программа заканчивается в декабре. К началу нового 1946 года планируется
наш выпуск, штурманов ТВАШс/б. Подам рапорт, получу назначение на Дальний