Небеса Обетованные

— Ши-ши-ши, значит, я прав, и ты нашел себе подружку, флегматичное земноводное?

— Нет, Бэл-сэмпай, подружки — это по Вашей части, — протянул парень, направляясь к выходу и пряча в карман кусок хлеба. — Это же Вы особа королевских кровей — Вы можете их толпами содержать, без денег ведь их не подманить, а я бедный, зарплату удерживают, меня даже подкармливают, как видите.

— Языкастый ты слишком! — фыркнул Принц. — Подрезать тебе язычок, что ли?

— Не стоит, а то Вы не сможете слышать, как Вас принцем называют, фальшивый Принц, остальным-то Вас так звать не нравится…

Стилеты со звоном упали на асфальт, а в следующий миг взлетели, повинуясь движению пальцев своего гениального марионеточника, и оказались у него в руке.

— И без этого «счастья» проживу! — фыркнул тот и направился следом за Франом, бросив на девушку непонятный взгляд. Почему непонятный? Просто потому, что глаз его никто никогда не видел, а, не заглянув в глаза, душу человека, равно как и его истинные помыслы, не понять. И прятать взгляд — не такая уж плохая идея, если хочешь, чтобы все видели не тебя-настоящего, а толщу оберточной бумаги пестрых расцветок, в которую ты себя запаковал…

***

Небо есть бескрайняя пустыня, имеющая цвет. Жизнь есть нескончаемый дождь из соленой влаги, падающий из бесцветных глаз. Вот только соль не дает цветам вырасти на пепельном песке и показать цвет, скрытый в недрах этих толщ, нанесенных серым дыханием вулканов по имени «Безразличие». Сколько человеку нужно лет, чтобы научиться не плакать? Мало. Чем больше боли в его душе, тем быстрее он забывает слезы и закрывает душу от мира. Даже от неба. Сколько времени ему необходимо, чтобы научиться вновь показывать миру свои слезы? Много, очень много. Порой и всей жизни не хватает на это, ведь только достигнув Небес Обетованных, человек может разрыдаться искренне и от души, не думая про последствия, вот так сразу, без внешнего воздействия. А пока он стоит ногами на этой грешной земле, боль, терзающая его душу, как Люцифер души Иуды, Брута и Кассия, не позволит ему проявить слабость и открыть душу миру, показывая ему свои слезы. Ведь эта соленая влага — кристаллы его души. Ее ярчайшая эмоция, с которой не сравниться даже улыбке. Потому что истинные слезы, а не слезы тела, выступающие на глазах от просмотра мыльной оперы или просто от физической боли, показывают миру в сотню раз реже, чем искреннюю улыбку. Если, конечно, душа еще способна улыбаться…

***

Алое небо окрасилось багрянцем, Фран подошел к лавочке и спокойно сел на ее правый край. Всё как всегда, но что-то изменилось. А именно: он принес в парк батон белого хлеба, как и его компаньонка. Парень, не глядя на соседку, протянул его ей, и девушка так же безразлично его приняла. На этот раз пальцы ее терзали хлеб ровно в два раза быстрее, и потому к последнему сполоху заката птицы получили в два раза больше хлеба, чем обычно. Парень встал и пошел к выходу, не глядя на компаньонку, но этого и не требовалось. Как не требовалось и говорить, что следующим вечером он снова принесет батон…

Два с половиной месяца недознакомства. Два с половиной месяца тишины и покоя. Два с половиной месяца уверенности, что тебе не полезут в душу и не плюнут в нее, отталкивая тебя. Два с половиной месяца понимания, что ты можешь не раздражать того, кто рядом, несмотря ни на что.

— Ши-ши-ши…

Опять этот странный смех, и опять из алых бликов вышел человек, до безумия любящий этот цвет. И вновь Фран поднялся, но на этот раз молча, и направился к выходу.

— А познакомить Принца с Принцессой? — рассмеялся Гений. — Или лучше сказать «с Принцессой-Лягушкой», а, Фран?

— Сэмпай, у Лягушек Принцесс нет, я же просил Вас читать поменьше сказок, — раздался флегматичный ответ. — Но гении ведь потому и гении, что читают только сказки, да? Иначе поняли бы правду жизни о себе…

— Заткнись, Лягушка! — неуловимое движение пальцев, и Фран вновь превратился в дикобраза, но на этот раз он был уже далеко, и девушка не встала и не попыталась помочь ему, хотя это стоило ей, привыкшей ни на что не обращать внимания, огромных усилий…

Следующим вечером она встала, как обычно, на пять минут позже Франа и направилась к выходу из парка. На безлюдной аллее ее запястье вдруг пронзила резкая боль, но она лишь спокойно обернулась и посмотрела на того, кто метнул в нее стилет, слегка поцарапавший бледную кожу. А ведь неглубокие порезы болят в разы сильнее, чем небольшое, но глубокое колотое ранение…

— Ши-ши-ши, а вы друг друга стоите, — рассмеялся Принц, дергая за нить и возвращая стилет в ладонь. — Оба не от мира сего. Я о тебе всё выяснил, ты и правда такая же ненормальная.

А в ответ тишина. И лишь серые глаза безразлично смотрят на пшеничную челку.

— Знаю, знаю, ты не ответишь, — усмехнулся Гений. — Но Принц пришел задать вопрос, и он получит ответ так или иначе. Ты напишешь его.

Девушка безразлично пожала плечами, и Бэл всё же спросил то, ради чего пришел:

— Зачем тебе эта тупая Лягушка?

Девушка лишь посмотрела в черное небо, развернулась и пошла к воротам. Ее запястье ровно в том же месте, что и минуту назад, вновь пронзила боль, но она не остановилась. А в следующий миг сильные пальцы сжали ее руку, надавливая на кровоточащую рану и причиняя еще большую боль.

— Напиши ответ, Принц не любит ждать.

Парень протянул девушке листок и ручку… но она даже не остановилась. Страх смерти? Инстинкт самосохранения? Боязнь боли? У нее их не было. Но у нее было абсолютное незнание ответа на вопрос Принца. Зачем ей Фран? Да и нужен ли он ей вообще? Разве что для того, чтобы смотреть на небо… Но ведь она и одна может на него смотреть, правда же?..

Ее грубо толкнули, прижав к дереву, а в руку вложили бумагу и ручку.

— Пиши ответ, — скомандовал Принц. От него исходила явная угроза, но девушка спокойно продолжала на него смотреть. Мертвецам ведь не страшна могила. Как не страшно и адское пламя, что вырывается порой на землю. — Я знаю, что ты три года назад замолчала, и никто не знает, почему. Я знаю, что ты выросла в неполной семье, всего лишь с отцом-алкоголиком. Я знаю, что два года назад он умер. Я знаю, что ты уже восемь месяцев ежедневно приходишь в этот парк смотреть на закат. Я знаю, что ты была отличницей, а теперь учишься на литературоведческом факультете. Я знаю, что тебя все ненавидят. Но я не знаю, почему ты, никогда ни на кого не обращавшая внимания, помогла Лягушке. А Принц хочет знать всё, ши-ши-ши.

Ответа не последовало, и короткий взмах руки подарил порез коже на шее девушки.

— Пиши…

Еще порез.

— Пиши…

И еще.

— Пишииии…

Боль, кровь, а на левой половине шеи один за другим возникали неглубокие, медленно, неохотно, словно лениво кровоточащие порезы. Зачем упрямиться? Зачем терпеть? Почему не дать ответ? Но что ответить, если и сам не знаешь ответ? Ведь «смотреть со мной на небо» — это не причина того, что Фран ей всё же, наверное, нужен…

— Ши-ши-ши, а Принцу весело с тобой! Ты как та Лягушка: тебе плевать на боль, и это раздражает! Но с вами можно играть куда дольше — это плюс!

Кровь капала на белую блузку, окрашивая ее в багрянец, но девушке было наплевать. Она просто думала, впервые за эти два с половиной месяца, а зачем же, и впрямь, ей нужен Фран? Ведь в том, что он ей нужен, сомнений уже не оставалось. Иначе она со спокойной совестью написала бы на листке: «Чтобы смотреть на небо». Ведь ложь лишь тогда непростительна, когда пытаешься обмануть собственную душу в вещах, которые ей важны…

— Ты умрешь от потери крови, если так продолжится! Ладно, Принц сегодня проявит снисхождение и отпустит тебя, ведь иначе он не узнает ответ. Пока! — с этими словами парень эффектно развернулся на каблуках и поспешил к выходу из парка, а девушка медленно побрела следом, выронив из ладони никому ненужный лист бумаги.