Небеса Обетованные
Шрифт:
— Ши-ши-ши…
Снова этот смех, такой неуместный в этой тишине, нарушаемой лишь едва различимым биением двух сердец.
— Сэмпай, что Вы тут забыли? — протянул Фран, поднимаясь. — Сегодня ведь работы не предвидится, так сказал патлатый капитан. Или Вы знаете о планах больше капитана? Откуда? А он знает, что Вы узнаете всё из левых источников?
— Я пришел не по работе, — усмехнулся Гений. — Я пришел вернуть должок и получить ответ!
— А на какой вопрос? Вы же гений, Вы хотите знать всё. Или это сейчас не важно, и какой-то вопрос захватил Вас так, что Вы забыли о своей гениальности, Бэл-сэмпай?
— Нет, Принца такая чушь не захватит! Я просто хочу отплатить тебе за вчерашнее.
Короткое движение кисти, и в девушку летят пять стилетов.
— Сэмпай, Вы испортили мне куртку, — протянул Фран, грудь которого пронзили ножи. — Маммон Вас на кол посадит за то, что ему придется тратиться на новую.
— Отстираешь, — усмехнулся Гений. — Принц получил ответ, игра ему больше не интересна! Живи в своем болоте с такой же, как ты, глупая Лягушка… И радуйся. По-настоящему.
Он развернулся на каблуках и, смеясь безумным шипящим смехом, поспешил к выходу из парка. Фран сел на лавочку, а девушка осторожно коснулась пальцами одного из стилетов. Молча посмотрев в глаза парня и спросив взглядом, можно ли убрать их, она получила такой же молчаливый ответ и осторожно вытащила ножи. В глазах ее читалась боль: он помог ей. Вновь. Он защитил ее. Он сдержал обещание. Но какой ценой? Стоило ли это обещание того, чтобы страдать самому? Для него — стоило. И для нее тоже, потому что сама она поступила бы точно так же. И как и он сделала бы она это лишь для одного человека во всем мире. Для того, кто научился понимать ее душу без слов, которые и не нужны. Фран смотрел в ее глаза, словно говоря: «Прощена, прощена, прощена», — и девушка наконец слабо кивнула, вновь переводя взгляд на небо. И тут порыв ветра принес к лавочке лепестки сакуры. Конец июля. Откуда в итальянском парке, на аллее кленов, эти дивные розовые лепестки?..
Девушка протянула ладонь, нисколько не волнуясь о том, что ее компаньон увидит это, и на тонкие пальцы с неровными ногтями лег большой красивый лепесток, нежно холодивший бледную кожу. Внезапно другой ее ладони коснулось что-то не менее холодное, но в сотню раз более нежное и в тысячу — более робкое. Она повернула голову и удивленно посмотрела на Франа, нерешительно накрывшего ее ладонь своей. Он не смотрел на нее — он смотрел на цветущую прямо перед ними сакуру и вдруг спросил:
— Примешь?
Молчание. Тишина. И впервые она его испугала, но парень не обернулся. А затем краем глаза он увидел легкий, едва заметный кивок, и пальцы ее робко и осторожно сжали его собственные. Он спокойно посмотрел ей в глаза, и лепесток на ее ладони вдруг взорвался сотней искр, превращаясь в крупный цветок сакуры.
— Не потеряй.
Голос не такой как всегда — неуверенный, немного испуганный. Ведь изорванная в клочья душа осмелилась поверить и боится ошибиться…
Она покачала головой и едва различимо улыбнулась краешками губ. Фран кивнул и уже увереннее сжал ее тонкие теплые пальцы. Тишина окутывала их, вновь став родной, а закат, который они оба ненавидели и на который смотрели лишь для того, чтобы душа вновь испытала хоть какую-то эмоцию, стал им вдруг абсолютно неинтересен. Ведь мертвые души чувствуют лишь боль и иногда способны испытывать ненависть. Светлые же чувства для них — табу, абсолютное и беспрекословное. И лишь когда это чувство настолько сильно, что заставляет душу улыбнуться, сшивая лоскуты и превращая ее в единое целое, она оживает. И тогда это чувство затопляет ее, даруя возможность вновь испытывать все эмоции, всю гамму чувств от черного до белого, сквозь все оттенки немыслимых цветов, среди которых нет лишь одного, самого лживого. Серого. Потому что ожившая душа на ложь не способна так же, как и мертвая…
Зеленые глаза неотрывно смотрели в серые и улыбались им, в то время как тонкие губы были плотно сжаты. Серые же глаза преданно смотрели в зеленые и отвечали на улыбку,
прося разрешения не забывать это чувство. И они его получали.— Вроой! Мусор! — крик пепельного блондина заставил Франа поспешно отдернуть руку и отвести взгляд от глаз девушки, которая сжала в кулаке цветок сакуры, исчезнувшей так же неожиданно, как и появилась. — Где эта королевская особа?! Что вы вечно в этот долбаный парк уходите? То ты, теперь и этот гениальный идиот!
— Сэмпай, если фальшивый Принц это услышит, он захочет превратить Вас в кактус! — заявил Фран, а его сэмпай подлетел к лавочке и возмущенно высказал всё, что думает о кактусах, Принце, Лягушках, этом парке и том, что ему, капитану Варии, приходится искать ленивых бездельников, которые непонятно за что получают свои кровные.
— Сэмпай, а Вы сейчас напоминаете Маммона! Неужто я разучился распознавать обман, и Вы ненастоящий?
— Да иди ты, мусор! — рявкнул капитан. — Где этот «Гений», чтоб его?!
— Не знаю, я не сталкер, за людьми следить. Мне неинтересно, как Принц-Дегенерат проводит вечера, я не знаю ни о ком и ничего.
— Эти твои подколки тебя когда-нибудь в могилу сведут, отброс! — бросил мечник и поспешил к выходу из парка.
Закат догорел, но Фран уходить не спешил. Он дождался, пока девушка встанет и посмотрит на свою ладонь, всё еще сжимавшую цветок сакуры.
— Это иллюзия, — безразлично сказал парень, но в глазах его стояла тоска. — Он ненастоящий, как и я.
Она склонила голову, а затем улыбнулась, посмотрела на цветок, на парня, осторожно взяла его за руку и, едва заметно покачав головой, словно сказала: «Ты не фальшивка». А большего ему было и не нужно… Он просто потянул ее к выходу из парка, сказав лишь:
— Но я могу создать любую иллюзию.
Темные улицы, пустынные закоулки. Черный асфальт и бесконечное темное небо, усыпанное мириадами звезд. Теплая бледная ладонь, которую сжимала еще более бледная, но ледяная, и едва слышный шорох шагов, нарушающий абсолютную тишину летней ночи. Три месяца подошли к концу, и ровно в день празднования Дня Города, спустя двенадцать недель после первой встречи, парень с шапкой-лягушкой на голове и девушка с длинными черными волосами впервые вместе покинули парк, вынося свою тишину во внешний шумный мир. Но ведь когда двое рядом, когда черный цвет касается белого и не хочет подстраиваться под него, всё остальное не важно — ни серый цвет, ни шум, ни боль. Потому что их души живут, улыбаются и ощущают весь спектр чувств, главное из которых — недоступное им прежде счастье…
Подойдя к пятиэтажному зданию с обшарпанными серыми стенами, парень остановился, но девушка робко потянула его за руку, и он направился следом за ней. Неохотно, с опаской, ведь ему не хотелось оставаться с ней наедине в пустой квартире, а что она жила одна он знал наверняка: не только Гений мог собрать информацию на кого угодно… Поднявшись на последний этаж, девушка достала из кармана брюк ключ и отперла исцарапанную старую дверь. Фран вошел в ее квартиру первым, отпустив ее ладонь, и неуверенно замер на пороге. Ему отчаянно хотелось покинуть это место. Потому что он боялся. Боялся, что сделает что-то не так, ранит ее чувства, а ведь раньше ему на всех было наплевать, и на себя в первую очередь. Но девушка потянула его за руку в маленькую уютную светлую кухню и, оставив рядом с небольшим белым столиком, ушла в комнату. Вернулась она с аптечкой и кивнула парню на стул.
— Не надо, — апатично сказал он. — Это ни к чему, я обработаю сам, когда…
Но она лишь покачала головой и снова кивнула на стул. Фран вздохнул и сел, не спеша снимать куртку. Она выжидательно на него посмотрела, поставив на стол блюдце, в которое лег иллюзорный цветок. Фран не пошевелился. Тогда она дрожащими пальцами начала расстегивать пуговицы на залитой кровью куртке, но он перехватил ее руки.
— Не надо.
На молчаливый вопрос «почему?» парень не ответил, отведя взгляд впервые за время их знакомства. Ее грудь кольнуло неприятное чувство, давно забытое и ненужное. Обида. Она повернула его лицо за подбородок и посмотрела ему прямо в глаза.