Нефритовый трон

Все подались вперед — китайцы из любопытства, британцы из чувства самосохранения: за кулисами готовилась новая перемена, и никто, кроме поваров, не спешил с ней.

Чувствуя, что за минутное тщеславие его постигла суровая кара, Лоуренс принялся выводить каракули на свитке рисовой бумаги. Помимо написания латинских букв кисточкой ему еще нужно было вспомнить всех предков от начала времен. Пропустив нескольких и продравшись через салическую линию, он с грехом пополам добрался до Эдуарда III. Его каллиграфия оставляла желать много лучшего, а латинская грамота для китайцев была тем же, чем для Лоуренса китайская; тем не менее они горячо обсуждали составленный им документ, передавая его из рук в руки. Сам Юнсин рассматривал бумагу долго, и по лицу его нельзя было прочесть ничего. Шун Кай, последний на очереди, заботливо свернул бумагу, желая, видимо, ее сохранить.

С родословной, к счастью, покончили, зато на столе появилось следующее блюдо. Принесенные в жертву куры, все восемь, покоились под острым соусом. Слуги широкими ножами ловко порубили их на куски, и Лоуренс, покорный судьбе, вновь позволил наполнить свою тарелку. Курятина, нежная и очень вкусная, в горло, однако, уже не шла, а конца яствам не предвиделось. Недоеденную птицу убрали и внесли рыбу, зажаренную целиком в жире из-под соленой корабельной свинины. Ее только попробовали, как и сладкие блюда — печенье с тмином и клецки в сиропе с густой красной начинкой. Слуги особенно настойчиво навязывали десерт молодежи, и бедная Роланд спросила жалобно:

— А нельзя ли съесть это завтра?

Когда гостям наконец разрешили подняться, человек десять пришлось буквально вытаскивать из-за стола. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, спаслись на палубу и прислонились к борту в небрежных позах, из последних сил дожидаясь очереди в некое заветное место. Лоуренс без зазрения совести воспользовался собственным отдельным сиденьем и поднялся к Отчаянному. Голова и живот бунтовали почти в равной степени.

Отчаянный, как выяснилось, пировал тоже — его угощали излюбленными кушаньями китайских драконов. Говяжья требуха с начинкой из говяжьих же печени и легких со специями напоминала толстую колбасу. Коровью ногу чуть-чуть подрумянили и спрыснули, похоже, тем самым огненным соусом, какой подавали людям. Рыбное блюдо состояло из ломтей громадного тунца, прослоенных листами тонко раскатанного желтого теста. Вслед за всем этим слуги торжественно внесли целого барашка; мясо мелко изрубили и вновь начинили им шкуру, выкрасив ее в темно-красный цвет и приспособив четыре палочки вместо ног.

— Как вкусно, — удивился Отчаянный, отведав барашка, и спросил что-то у слуг на их родном языке. Те отвечали ему, низко кланяясь. Он кивнул и съел все подчистую, кроме шкуры и деревянных ног. — Это только для украшения, — объяснил он Лоуренсу и улегся отдыхать с удовлетворенным вздохом — единственный гость, которому угощение пошло на пользу. Кого-то из корабельных мичманов, судя по звукам, тошнило на квартердеке. — Они сказали, что в Китае драконы, как и люди, шкур не едят.

— Надеюсь, ты сможешь все это переварить при таком количестве специй, — сказал Лоуренс и тут же раскаялся, поймав себя на чувстве мелочной ревности: он не хотел, чтобы Отчаянный перенимал хоть что-то китайское. Между тем сам он всегда, даже в особых случаях, кормил его только сырым мясом и лишь изредка предлагал для разнообразия рыбу.

— Ничего, мне понравилось. — Отчаянный, зевая, вытянулся во всю длину, поиграл когтями. — Давай завтра слетаем подальше? — сказал он, сворачиваясь. — За всю неделю я ни разу не устал на обратном пути. Уверен, что выдержу долгий полет.

— Непременно. — Лоуренс порадовался тому, что Отчаянный крепнет. Вскоре после отплытия из Кейп-Коста Кейнс наконец объявил, что он выздоровел. Юнсин своего запрета не отменял, но Лоуренс не собирался повиноваться ему или просить у него разрешения. Хэммонд вмешался в это дело и уладил его чисто дипломатически: как только Кейнс вынес свой вердикт, Юнсин поднялся на палубу и во всеуслышание даровал позволение на полеты, «дабы Лун Тен Сян упражнялся и поправлял здоровье». Теперь они могли подниматься в воздух, не рискуя вызвать скандал, но первое время Отчаянный жаловался, что ему больно, и очень скоро выбивался из сил.

Праздник длился так долго, что Отчаянного начали кормить только в сумерки, а теперь уже совсем стемнело. Лоуренс прилег рядом с ним и стал смотреть на полузнакомые звезды южного полушария. Ночь выдалась ясная, в самый раз для определения долготы. Матросы тоже праздновали. Рисовое вино вдохновило их на разгульную, крайне откровенную песню. Лоуренс удостоверился, что Роланд и Дайера на палубе нет; они, видимо, отправились спать сразу же после ужина.

Когда гуляки начали расходиться по своим гамакам, с квартердека осторожно поднялся Райли, красный и помятый. Лоуренс пригласил его сесть, но предлагать ему вино воздержался.

— Что ж, нельзя отрицать, что праздник удался, — сказал Лоуренс, — любая великосветская дама была бы в восторге, дав такой блестящий званый обед. Но по мне лучше бы блюд было наполовину меньше, а слуги не столь усердно потчевали гостей.

— Да-а, — рассеянно ответил озабоченный чем-то Райли.

— Случилось что-то? — Лоуренс окинул взглядом мачты и такелаж. Все было в полном порядке, и корабль, по его ощущениям, шел со всей доступной его габаритам скоростью.

— Не хочу быть сплетником, Лоуренс, но и молчать не могу. Этот ваш кадет, Роланд, уснул прямо за столом, и слуги через переводчика спросили меня, куда его отнести. — Лоуренс уже почуял неладное, и продолжение не слишком его удивило. — Переводчик, правда, сказал «ее». Я хотел поправить, но посмотрел сам и увидел, что Роланд, вне всякого сомнения, девочка. Ума не приложу, как она столько времени умудрялась это скрывать.

— О черт! — Лоуренс так устал после пира, что не следил за своим языком. — Вы ведь больше никому не сказали, Том? Нет? Очень прошу вас и впредь держать это в тайне. Дело в том, что длиннокрылы позволяют управлять собой только женщинам. Как и некоторые другие породы, но длиннокрылы для нас важнее всего. Мы не можем без них обойтись и вынуждены готовить девочек в качестве их капитанов.

— Да что вы! — недоверчиво отозвался Райли. — Командир вашего звена недавно побывал у нас вместе со своим длиннокрылом. — Он заподозрил, видно, что Лоуренс разыгрывает его.

— Вы имеете в виду Лили? Ее капитан — женщина, Кэтрин Харкорт. Уверяю вас, это правда.

Райли переводил растерянный взгляд с него на Отчаянного.

— Но послушайте, Лоуренс… это же в голове не укладывается. Противоречит всем понятиям нравственности! Раз уж мы посылаем женщин на войну, почему бы их и в море не брать? Наш флот сразу вырос бы вдвое. Что за важность, если каждый корабль превратится в бордель, а на берегу будут пищать брошенные младенцы!

— Полно вам. Одно к другому никакого отношения не имеет. — Необходимость службы женщин в авиации удручала самого Лоуренса, но столь романтические аргументы показались ему излишними. — Речь не идет о том, что это должно стать общим правилом, но если добровольная жертва немногих служит безопасности большинства, ничего дурного здесь я не усматриваю. Знакомых мне женщин-офицеров никто не принуждал поступать на службу. Даже обычные финансовые соображения, побуждающие мужчин выбирать себе тот или иной род занятий, неприменимы к ним. И могу вас заверить, что со стороны офицеров-мужчин они не терпят никаких оскорблений.

Райли, ничуть этим не успокоенный, перешел от общего к частному.

— Так вы по-прежнему намерены держать при себе эту девочку и позволять ей расхаживать в мужском платье? — спросил он жалобно. — Допустимо ли это?

— В уставе есть особый пункт относительно форменной одежды для воздушных офицеров женского пола. Одобренный Короной, как и все другие законы. Мне жаль, Том, что вас это так огорчает. Я надеялся, что вы ничего не узнаете, но утаивать что-то на корабле целых семь месяцев вряд ли возможно. Поверьте, я был шокирован не меньше вашего, узнав впервые об этой практике — но мои соратницы, право же, на обычных женщин совсем не похожи. Их с самого начала воспитывали как офицеров, а привычка, знаете ли, побеждает даже натуру.

Отчаянный, слушавший их разговор с возрастающим замешательством, сказал:

— Я никак не могу понять, в чем тут разница. Лили вот самка, а воюет не хуже меня… ну, почти.

Райли отнесся к этому так, словно его попросили рассказать, что такое прилив или фазы луны, но Лоуренс давно привык к радикальным высказываниям своего воспитанника.

— Женщины обычно меньше и слабее мужчин, Отчаянный. Военная служба им дается труднее.

— По моему, капитан Харкорт не намного меньше вас всех. — Дракон, глядящий с высоты тридцати футов и весящий около восемнадцати тонн, и впрямь едва ли заметил бы разницу. — И разве дело в величине? Я, например, меньше Максимуса, а Мессория меньше меня, но это не мешает нам хорошо драться.