Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Катюша пожала плечами.

– Сережа! – томно попросила она. – Можно, я у тебя теперь на уроке посижу?

Андрей по ту сторону времени только диву давался, наблюдая фурор, который наделала простая компактная пудра фирмы «Буржуа».

– Мы им, понимаешь, обои, линолеум под паркет! Компьютер, понимаешь! Мобильный телефон, – стонал он, сидя перед монитором. – Цветные ведра, наконец! А они растаяли перед пудреницей и прокладками. Ну, бабье!

Бабье, впрочем, вскоре позабыло про пудреницу и побежало на урок.

Зато, когда студентки уставились на Катюшу во время урока, Андрей был просто счастлив. Катерина молодец, зря он ее раньше недооценивал. Как она умело выставляет напоказ весь свой дамский арсенал – вон и Барсов доволен. Мужчины не подозревали, что, как истинная женщина, она просто увлеклась процессом и забыла, где она находится.

Девчонки просто шеи выворачивали, чтобы разглядеть ее тушь, пудреницы и прочую дребедень. Сергей не занудничал и не лез к ним со своими метафорами – учитывал ситуацию.

После урока девушки обступили ее плотной толпой. Общежитские настойчиво приглашали ее в гости. Катюша нисколько не сопротивлялась, и вскоре они, торжествуя, повели ее к себе. Каждая старалась завладеть ее вниманием, горделиво оглядываясь на подруг, если удавалось взять ее под руку.

Дальнейшее вспоминалось ей, как в тумане. Она помнила, что в выкрашенном свинцовой краской коридоре ей немедленно захотелось повернуть обратно, но девушки крепко схватили ее за руки и закричали, что уже почти пришли. Потом на нее напал неудержимый смех при виде лозунга у входа на второй этаж. «Учиться, учиться и учиться» – гласили белые буквы на красном кумаче. Подпись – Ленин. Небогатая мысль для вождя революции, не говоря уже о формулировке. Ей вспомнилось, как к ним в лабораторию приходил хронически улыбающийся японец, который тоже говорил исключительно инфинитивами: «Я посмотреть программу», «Я к вам приехать следуюсий года», и она хохотала, пока ее вели по коридору, показывали кухню с двумя плитами, одним столом и шестью студентами в очереди вскипятить чайник.

Напротив был туалет, советский: все на виду, не прикрытое кабинками. Нам, мол, советским людям, скрывать нечего. У дверей сиротливо стояла проржавевшая раковина. Медный кран почему-то был расположен очень высоко, и струя отскакивала от выщербленной, почти плоской раковины, разлетаясь на тысячи брызг. Это тоже было ужасно смешно.

Смех внезапно прекратился, когда из комнаты, в которую девочки долго и сердито стучали, выглянуло взлохмаченное существо, от которого нестерпимо воняло редькой. Ей сказали, что это и была редька, тертая редька, которую их соседка по комнате приложила к груди от кашля, но Катюша не верила, и ее долго убеждали.

Андрей потом говорил, что у нее был ужасно испуганный вид, когда девочки тащили ее танцевать танго под патефон. Она категорически отказывалась составить однополую танцующую пару, вообразив, что еще немного – и ей предложат все ужасы лесбийской любви. Однако, как оказалось, девицы танцевали друг с другом – «шерочка с машерочкой» – просто потому, что парней не было, а танцевать хотелось.

Только она успокоилась, как ее вытащила в коридор востроносенькая Зина.

– Ой, какая ты хорошенькая, я так тебя люблю, давай дружить! – выпалила она на одном дыхании. Катюша опять испуганно отпрянула.

Не переводя дух, Зина понеслась дальше:

– А какие у тебя бархатные щечки! – торжественно провозгласила она, снова пробудив в Катиной душе наихудшие подозрения. – Это у тебя пудра такая? – продолжила она.

– Ах, пудра! – успокоилась Катя и вручила ей блестящую коробочку.

– Какая прелесть, – Зина сделала удивленный вид, будто вовсе этого не ожидала.

Девушки встревожено выглянули в коридор и подозрительно воззрились на Зину.

– Я тут… красный уголок хотела показать.

– Ах, красный уголок, красный уголок, – запищали девушки. – Мы сами оформляли. Пойдемте, покажем.

Красным уголком оказался небольшой холл возле лестничной площадки. Девушки с гордостью показывали фикус в ведре, черно-белые фотографии с видами Москвы, развешанные на прибитых к стене рейках, и огромный радиоприемник на самодельной тумбочке с толстенными дверцами, проявляющими неудержимое стремление распасться на две доски, из которых они были сколочены. У стены стоял небольшой диван, обитый растрескавшейся кожей.

– Это приемник? – уточнила Катюша, протянув в его сторону наманикюренный пальчик. Девушки дружно уставились на покрытый блестками ноготь. – Работает? – не успокаивалась она. Девушки немного помрачнели.

– Вчера вроде работал, – неуверенно сказала Валя и включила черную эбонитовую вилку в розетку.

Катюша зачарованно смотрела на толстенный рябой матерчатый шнур. Приемник утробно захрипел. Валя покрутила толстую ручку справа – вдоль длинной шкалы внизу поехала поперечная белая полоска. Послышался писк, а потом мелодичный мужской голос спел о том, что друга он никогда не забудет, если с ним подружился в Москве.

– Работает, – зачарованно сказала Зина, которая этого явно не ожидала.

– Очередное достижение советского сельского хозяйства, – похвастался радиоприемник, – продемонстрировала доярка колхоза «Красный коммунар» Клавдия Ивановна Иванова. Она неуклонно повышает надои… ежедневно она… хр-р-пиу-пш-сс-шш-хррр-оу-пссссс… Клавдия Ивановна – член коммунистической партии с тысяча девятьсот сорокового года, – неожиданно четко произнес радиоприемник и обессиленно замолк. Больше про доярку Иванову ничего узнать не удалось.

– А почему здесь никого нет? – поинтересовалась Катюша.

Валя вздохнула. Она сама обижалась, что никто не жаждет посидеть на диванчике и послушать про очередные достижения советского хозяйства. Приемник был ее собственностью. Ее отец привез его из деревни, когда купил новый, а старый, который он собирался выбросить, дочь упросила доставить в общежитие. Это ей зачли, как активное участие в общественной работе, и она очень надеялась, что теперь ее пригласят работать в комитет комсомола. Что очень выгодно – по ряду причин.

По дороге обратно в комнату Валя, чувствуя себя практически членом комитета комсомола, немного попридержала Катюшу за локоть, рассказывая ей об общественной работе на факультете иностранных языков.

– А чем у тебя реснички накрашены? – без всякого перехода спросила она.

Катя без слов вручила ей тушь, и Валя углубилась в изучение надписей на флакончике, забыв про общественную работу.

Вопреки ожиданиям, остальные у нее ничего не выпрашивали. Они принялись угощать ее чаем из граненых стаканов. Вместо конфет на столе были большие куски сахара в стеклянной вазочке, которые они кололи щипчиками для сахара – они ими, кстати, очень гордились.