Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Это было очень неловко. Все, кроме Сергея с Мариной, были в парах. Они одни сидели за столом, и Марина молча ждала приглашения.

К облегчению Сергея, вальс кончился, и дед тут же поставил другую пластинку. Час от часу не легче – теперь танго! Бабушка с дедушкой разошлись вовсю. Дед двигался упруго и элегантно, с первобытной грацией. Бабушка таяла в его руках. Дед вертел ею, опрокидывал ее на спину на своих сильных руках, заставлял кружиться – как будто всю жизнь занимался бальными танцами. Сергей вздохнул – и пригласил Марину. Она обрадованно встала к нему лицом – но не повисла на нем, как это обычно делали девчонки на дискотеках, а встала несколько на отлете, положив одну руку ему на плечо, а другой взяв за руку. Это была классическая танцевальная поза, но у Сергея было чувство, что от него ждут акробатического трюка. Он шагнул вперед – Марина послушно подалась назад. Он начал топтаться с ней у стола. Пролетая мимо них, дед крикнул:

– Эй, физик! Больше жизни!

Чувствуя себя старым и неуклюжим, он готов был провалиться сквозь землю. Однако все плохое когда-нибудь заканчивается. Закончилось и это танго. Вернее, оно было прервано звонком в дверь. Сергей с облегчением сел за стол рядом с Мариной, которая ободряюще улыбнулась и сказала:

– Вам, наверное, некогда танцевать? Владимир Иванович говорил, что вы очень хороший физик.

– Ох, – с облегчением сказал Сергей. – Спасибо за тактичность. Это вы пытались сказать, что я плохой танцор, да?

– Отвратительный, – засмеялась Марина. – Но я вас прощаю.

Дед вошел в комнату вместе с соседкой снизу – толстой старухой в темно-коричневом платье в цветочек, темной косынкой на голове и огромных войлочных тапочках.

– Вы уж простите, Эсфирь Марковна, – поклонилась она Марининой матери, – что я вас во время веселья тревожу.

– Мы живем в одном подъезде, – пояснила Марина. – Мама – врач. У бабы Шуры, наверное, заболел кто-то.

И точно. Оказалось, что заболела двухлетняя внучка.

– Прямо всю окинуло и взбудеденькивает, – поясняла баба Шура. – Уж так боюсь, так боюсь! Скорую вызвала, да пока доедет. Уж не посмотрите ли? Как бы не померла.

Эсфирь Марковна безропотно поднялась:

– Пойдем, пойдем, Шура. Посмотрим.

Когда они ушли, Сергей переспросил Марину:

– А что это она говорила про внучку? Ее взбу… чего?

– Взбудеденькивает! – засмеялась Марина. – По-моему, это значит, что у нее судороги.

– А! – удовлетворенно сказал Сергей. – А еще… окинуло, кажется? Это как?

– А это значит, что она покрылась сыпью, – с готовностью пояснила Марина.

– О! – Сергей поразмыслил. – А вот если бы мне сейчас пришлось бабу Шуру переводить на английский, сел бы я в лужу. Вот уж не думал, что я столько русских слов не знаю, – сокрушенно сказал он.

Пока накрывали стол к чаю, Эсфирь Марковна успела посмотреть внучку и вернуться, ведя за собой бабу Шуру. Та, как приклеенная, последовала за Эсфирь Марковной за стол, все время что-то приговаривая.

– Вот спасиба, такая тебе спасиба, ага, – приговаривала она, внимательно следя за тем, чтобы бабушка Нина поставила для нее тарелку и нагрузила ее пирогами. – Пряма не знай, что бы делала, кабы не ты. Чайку покрепче давай, ага. Пусть мать-то посидит теперь, ладно, что пришла.

– Бабушка! – потянулся было к бабе Нине Сергей, подставляя тарелку, и осекся. На него, к счастью, не обратили внимания, только баба Шура сказала, отнеся это на свой счет:

– С мясом больно вкусный, давай с мясом положу тебе, ага.

Дед постучал ложкой по стакану, который стоял перед ним в красивом потемневшем от времени серебряном подстаканнике:

– Внимание! Как мне стало известно, вчера у Михаила Андреевича был день рождения. Он человек скромный, поэтому не стал широко оповещать о нем общественность. Но мы… – тут он потянулся за свертком, который его невеста с готовностью подала ему с письменного стола, – его поздравляем и желаем ему счастья!

Михаил Андреевич округлил глаза:

– Надо же, – умиленно повторял он, принимая завернутые в грубую оберточную бумагу подарки, – и откуда вы только узнали.

Он сиял. Справа от Сергея раздалось знакомое деликатное покашливание. Смущенно улыбаясь, поднялся с рюмкой в руках Григорий Иванович. Его жена влюбленными глазами смотрела на него.

– Сейчас Гришенька скажет тост, – объявила она.

Григорий Иванович еще раз кашлянул и торжественно объявил:

– О нашем имениннике можно говорить только в стихах:

Когда он по аллее выходит на проспект,

Мужчины зеленеют, а дамы смотрят вслед.

Высок, красив и статен,

Нам всем давно знаком,

Прекрасный наш приятель, что с нами за столом.

Так будь здоров и весел,

Останься полон сил,

Для женщин интересен,

Друг наш – Михаил!

Сергей энергично захлопал. Все зашумели, поддерживая, и дружно выпили и за друга Михаила, и за автора прелестного тоста.

Баба Шура все это время шумно вздыхала, охала и всячески пыталась обратить на себя внимание Эсфирь Марковны. Еле дождавшись, когда станет немного потише, она простонала:

– И вся-то я болю, сердешная, ага!

Эсфирь Марковна невозмутимо наливала себе чай и делилась с Маргаритой Николаевной рецептом крыжовенного «царского» варенья.

– Накалывать ягодки надо в двух местах, и обязательно толстой иголкой…

– Ох, и везде-то болит, и никому-то я не нужна!

Сердобольная Маргарита Николаевна повернулась к бабе Шуре.

– И где у вас болит? – вежливо поинтересовалась она.

– А становая жила, ага, – с готовностью откликнулась баба Шура.

– Это где же такая? – спросила Эсфирь Марковна.

– Не знаешь? – удивилась баба Шура.

– Нет.

Баба Шура неторопливо встала и обошла вокруг ничего не подозревающей Эсфирь Марковны, которая мирно прихлебывала чай с вареньем.

– Вот здесь, – сказал она и с размаху ткнула пальцем ей в спину, попав прямехонько в болевую точку.

Эсфирь Марковна подпрыгнула на месте и уронила ложку с вареньем. К тому моменту, когда она снова смогла дышать, баба Шура как раз закончила рассказывать ей о том, в каком месте спины у нее тянет, в каком – колет и в какой части организма у нее наблюдается полное «мление» вплоть до онемения.

– Ох! – промолвила Эсфирь Марковна и отодвинулась от нее подальше.

– А больше у вас ничего не болит? – осведомилась Маргарита Николаевна.

– Болит, ох, болит, – пожаловалась баба Шура. – Коготышки болят.

– Что? – вырвалось у Эсфирь Марковны.

– Не знаешь? – опять поразилась болезная соседка.

Эсфирь Марковна затравленно прижалась к мужу.

– Да на лапостях, так и ноют коготышки, ага! – баба Шура вытянула ногу в огромном неуклюжем тапочке, похожем на футляр для скрипки, и помахала ею перед публикой для убедительности.