Неизбежность

— Господи, я так испугался, что могу потерять тебя… Ты даже не можешь себе представить, насколько, — прерывисто шепчет Ксавье, оставляя невесомый поцелуй на ключице. Его плечи едва заметно подрагивают. — Я так злился, что ты ударила меня, так чудовищно сильно злился… А когда ты не появилась на завтраке, и Энид сказала, что не видела тебя с вечера, я чуть с ума не сошел. А потом я узнал, что случилось и… Господи.

— Я в порядке, — она слегка отодвигается к противоположному краю постели. По всей видимости, действие препаратов заканчивается — даже от такого незначительного движения все тело пронзает болью, и Аддамс морщится. Ей приходится стиснуть зубы, чтобы позорно не застонать.

— Нет, не в порядке! — Ксавье выпрямляется, глядя на нее сверху вниз с таким выражением лица, будто ему больнее, чем ей. — Ты могла умереть, понимаешь!

— Смерть — самый естественный процесс. Жизнь становится короче каждую минуту, — резонно возражает Уэнсдэй.

— А ты никогда не пыталась подумать о других людях? — его щеки вспыхивают гневным румянцем, голос становится тверже, едва не срываясь на крик. — О своей семье, об Энид, Юджине, в конце концов, обо мне? Каково было бы нам всем?

Она не удостаивает его ответом.

Головная боль набатом стучит в висках, а очертания больничной палаты расплываются. Приходится снова закрыть глаза, чтобы подавить нарастающее головокружение.

Голос Ксавье доносится словно сквозь плотный слой ваты. Краем ускользающего сознания Уэнсдэй улавливает, что он касается ее щеки невыносимо нежными пальцами.

— Я больше никогда не позволю тебе разбираться с этим в одиночку… — слышит она перед тем, как окончательно погрузиться в полусон-полузабытье.

Когда Уэнсдэй приходит в себя в следующий раз, за окном уже день — лучи омерзительно яркого солнца, стоящего в зените, заливают больничную палату слепящим светом. Голова по-прежнему тяжелая, но она чувствует себя немного лучше. Тошнотворное ощущение головокружения отступает. Стиснув зубы, она опирается на локти и не без труда принимает сидячее положение. К счастью, на этот раз в палате никого нет.

Но долго наслаждаться одиночеством не приходится — уже через несколько минут полупрозрачная белая дверь распахивается, и в комнату входит врач.

— Добрый день. Рад, что вы пришли в себя, мисс Аддамс, — мужчина слегка улыбается, заглядывая в медицинскую карту.

— Когда меня выпишут? — требовательно спрашивает Уэнсдэй вместо ответного приветствия, скрестив руки на груди и смерив его прохладным взглядом.

— О, не все так быстро… — врач смотрит на нее с раздражающе-снисходительным выражением. — Пришли результаты анализов. Похоже, все в порядке. У вас отменное здоровье, но черепно-мозговая травма — достаточно серьезный диагноз, чтобы я мог выписать вас в ближайшее время. Нужно будет остаться под наблюдением минимум на несколько дней.

— Я чувствую себя совершенно нормально.

Это почти не ложь.

Не считая тумана в голове, вызванного убойной дозой лекарств, и легкой боли в ушибленной грудной клетке, её ничего больше не беспокоит.

Если только не считать убивающего бездействия. Она заперта в унылой больничной палате, все равно что в тюрьме, пока смертоносный монстр бродит на свободе в поисках следующей жертвы.

— Мисс Аддамс, я вынужден настоять. Травмы головы бывают опасны и непредсказуемы. Я должен убедиться, что не останется последствий.

Она едва не шипит от бессильной ярости.

Но рациональное мышление подсказывает, что в словах врача есть доля истины. Она должна набраться сил, прежде чем вновь встать на пути у Хайда.

Уэнсдэй со вздохом откидывается на подушку, скрипнув зубами в нескрываемом раздражении.

— Я рад, что мы сумели прийти к консенсусу, — улыбается мужчина и поворачивается к выходу из палаты. — Поправляйтесь.

Следующие дни тянутся невыносимо долго, словно время по какому-то невероятному парадоксу замедляет свой ход. Убедившись, что её жизни больше ничего не угрожает, родители отбывают в Нью-Джерси с пожеланиями «скорейшего выздоровления для новых смертельно опасных расследований». Энид, благополучно забывшая все обиды, навещает её почти каждый день — устроившись в изножье кровати, подробно и обстоятельно пересказывает все новые сплетни. От её непрекращающейся болтовни неизбежно начинает болеть голова, но все-таки присутствие Синклер вносит разнообразие в тоскливые будни. Поэтому Аддамс не перебивает её и даже почти не закатывает глаза, когда блондинка увлеченно рассказывает пикантные подробности своей личной жизни.

— Представляешь, вчера мы с Аяксом сделали это прямо в кабинете химии после уроков… — хихикает она, понизив голос до заговорщического шепота и смущенно краснея. — Я сидела на парте, а он… Ну понимаешь… Касался языком… прямо там. Ты даже не представляешь, насколько это было обалденно!

Уэнсдэй брезгливо кривит губы.

К сожалению или к счастью, она представляет.

Но самопровозглашенной королеве сплетен знать об этом совершенно необязательно.

Несколько раз приходит Юджин. Приносит мед разных сортов, конспекты по всем предметам и однажды — мягкую игрушку в виде черно-белой пчелы. Аддамс с отвращением взирает на плюшевое чудовище, но чуть смягчается, понимая, насколько сложно ему было отыскать пчелу подобной расцветки. Она вообще в последнее время слишком часто смягчается, поступая совершенно нехарактерным для себя образом. Кошмар. Наверняка, это последствия черепно-мозговой травмы — в другое время она бы непременно выкинула игрушку в мусорное ведро сразу после ухода Оттингера, но сейчас… Повертев пчелу в руках, Уэнсдэй недовольно вздыхает и устраивает мягкий пылесборник на прикроватной тумбочке.

— Не знал, что пчелы бывают черно-белыми… — как-то раз усмехается Ксавье.

Он приезжает в Джерико каждый день после уроков и неизменно остается дотемна. Привозит блокнот в твердой обложке и письменный набор — печатную машинку не разрешила администрация больницы — но Аддамс достаточно и этого. Пока она от руки выводит аккуратные строчки в блокноте, погрузившись в водоворот приключений Вайпер, Ксавье всегда сидит на диване, делая наброски и иногда бросая в её сторону взгляды, полные ужасающей нежности. Когда она устает писать, он откладывает в сторону скетчбук, и они подолгу разговаривают.

Ксавье упорно обходит стороной тему Хайда и события роковой ночи, словно эти воспоминания причиняют боль. Зато он увлеченно рассказывает о своих путешествиях по другим странам — из-за постоянных гастролей отца он объездил большую часть Европы и Южной Америки. Уэнсдэй преимущественно слушает, иногда вставляя ремарки, почерпнутые преимущественно из литературы, нежели из личного опыта. Еще реже — задает вопросы о тех или иных достопримечательностях.

В их общении больше нет натянутой неловкости, но Ксавье держит себя в руках с удивительной стойкостью, не вторгаясь в личные границы.

Только пару раз позволяет себе на прощание коснуться её руки. И один раз — запечатлеть короткий поцелуй на внутренней стороне запястья. От прикосновения его губ в её животе возникают отголоски тянущего возбуждения, но Ксавье явно опасается двинуться дальше и проявить больше инициативы. Уэнсдэй почти хочет, чтобы он это сделал. Но не желает в этом признаваться.

Наконец наступает пятница — день выписки. Стоя перед крохотным зеркалом в больничной палате, Уэнсдэй со скрупулезной тщательностью замазывает тональным кремом не до конца зажившие мелкие царапины. Неделю назад, впервые увидев свое отражение, она невольно ужаснулась — осколки лобового стекла оставили несколько довольно глубоких порезов на лбу и скулах. Аддамс всегда нравились шрамы, но подобное было слишком даже для нее. К большому облегчению, они вскоре сошли почти полностью, за исключением длинного тонкого рубца, пересекающего внутреннюю сторону предплечья — очевидно, туда вонзился особенно крупный осколок.