Нелепые и безнадежные

– Отлично поживаю. Дела в гору идут. Твои дела, Пивэйн. Очень рад, что ты вернулся. Очень скучал.

Пивэйн ухмыльнулся, провел тяжелым набалдашником по лицу Йозра, замахнулся у глаза, Йозр забавно сжался, зажмурился. У длинного носа набалдашник поплясал, покрутился, поманеврировал.

– Разбить бы тебе лицо, Йозр, – задумчиво проговорил Пивэйн, давя набалдашником на переносицу. Он всегда называл Гулливера по имени. Гулливер, к чести своей, не шелохнулся, только следил напряженно за движениями старого друга. – Тебе повезло, что сегодня я иду в свет, костюм не хочу пачкать.

Пивэйн опустил трость, Йозр не сдержал облегченный выдох.

– Если ты за бумагами, я все отдам. Если за деньгами, пройдем в банк, я все отдам.

Пивэйн тростью нашарил ножку кресла для гостей. Единственной мебели по эту сторону письменного стола. Кресло было «компактным», с невероятно узкой спинкой, Пивэйн с трудом втиснулся в него.

– Ничего не хочешь сказать мне?

Гулливер нервно отстукивал побелевшие костяшки о стол.

– Что именно?

– Марком, – произнес Пивэйн и замолчал.

Было слышно, как тикают часы, крадется к выходу камердинер. Он вряд ли вернется. И вряд ли станет звать на помощь.

– Я не знаю, кто такой Марком, – признался Гулливер.

– Вот именно. Ты не знаешь, кто такой Марком. Никто не знает, кто такой Марком. Ведь он охренительно никудышный адвокат и пьяница. Но по какой-то причине именно он скостил мне срок, – Пивэйн развел руками. – Как же так получилось, ты не хочешь сказать мне?

Спина Гулливера покрылась льдом, словно Антарктида. Только пингвинов не хватает. А, вот и они. Мурашки-пингвины резвились на спине Гулливера.

– Я не знаю, что мне сказать.

– А ты расскажи, как пировал, когда меня сослали. Расскажи, как радовался, что можешь заграбастать все, ведь сестрица у меня полоумная и ничего тебе не сделает. Давай, скажи это. И не забудь назвать точную цифру, на сколько ты обокрал меня. Небось тысяч сто куриков?

– Не сто.

Гулливеру было стыдно и страшно. Он обокрал друга, который так нуждался в его помощи и так доверял ему. Если бы он вытащил Пивэйна из Громовой скалы, Пивэйн самолично отдал бы Гулливеру эти шестьдесят тысяч шестьсот девяносто три курика.

– Скажи сколько, – приказал Пивэйн.

Гулливер сказал.

Пивэйн присвистнул, оперся подбородком на трость. Прикрыл глаза, задумался. Он считал.

Гулливер думал, успеет ли он проскочить в дверь, схватить под столом револьвер или хотя бы выпрыгнуть из окна. С третьего этажа прыгать не хотелось, но Гулливер сделал полшажка к шторе.

– Теряешь хватку, Йозр, – промычал Пивэйн, не открывая глаз. – В былые времена за такой срок ты бы из моих закромов выжал тысяч двести. Теряешь хватку.

– Не будь Финрея и той уличной девки, заработал бы, – с обидой сказал Гулливер. – Они сбивали рабочих и должников. Господин Пивэйн вернется – говорили они. Как вы можете платить этой лицемерной свинье – говорили они.

Пивэйн хохотнул. Лозунг придумала Грета. Удивительно порядочная семья. Грету и Финрея объединяли только общая кровь и служба Пивэйну Лаветту. Насколько Пивэйн знал, в обычной жизни они даже не разговаривали друг с другом – не о чем.

– Да, иметь верных друзей полезно.

– Я тебе в верности и не клялся, Пив, – возразил Гулливер, дерзко так, от всей души.

– Верно. Но я бы тебя на руднике не оставил. Обобрал бы до нитки – врать не стану. Но на верную смерть не оставил бы.

– Ты не умер.

– И то правда.

Пивэйн рассмеялся. Глухо, мелко. Когда-то они были друзьями. Настоящими друзьями, так считал Пивэйн. Гулливер помогал ему. Возможно, он уже тогда начал подворовывать. Ну и пусть. Гулливер был членом семьи. Гулливер даже смог сладиться с Вадомой!

Обмороки начались месяца три назад, но Вадоме удавалось скрывать их, даже от Пивэйна. Лекарствам не излечить то, что изъедает изнутри и извне одновременно. Зачем тратить деньги и время на умирающего? Пивэйн уехал на материк, на полтора месяца, Гулливер тогда исполнял обещания, он приходил к западному входу Сейкрмола ровно в полдень каждый день. Прислуга открывала ему, обозначала примерное местонахождение Вадомы. Из какой комнаты в последний раз раздавался звонок? Второй зеленый кабинет третьего этажа восточного крыла – пятнадцать минут назад. Гулливер, пользуясь нарисованной Пивэйном картой, шел туда. Разумеется, Вадома не сидела на месте. Она беспрестанно бродила по коридорам поместья, не останавливаясь ни в одной комнате больше десяти минут. Гулливер без особой надежды отворил двери зеленого кабинета (тогда двери в комнаты не запирались, окна не были заколочены). Шлейф Вадоминого платья был растянут по всему полу, смят, взволнован. Она хваталась за подоконник белыми руками, хрипела, словно раненый зверь, извивалась, стонала. Ее полные страха глаза блестели слезами. Губы дрожали в гримасе отчаяния, тело ее барахталось, белая протянутая рука не могла найти опору, ухватиться за что-нибудь.

Сказочная черная птица, возносящаяся надо всеми, пала, разбилась о скалы. Черная кровь лилась из ее тела, окропляя человеческие земли, размножая в теле своем паразитов.

– Я не могу подняться, – простонала Вадома. Она с трудом, с унижением, с мольбой выдавила: – Гулливер, помоги мне.

Она никогда ни о чем его не просила. Гулливер бросился помогать. Даже с его поддержкой Вадома не могла стоять, ноги не держали ее, Гулливер усадил ее в кресло, сидеть ей было тяжело. Тело ослабло, не подчинялось.

– Я позову доктора.

– Нет.

– Я должен.

– Нет!..

Вадома водила рукой в воздухе, стараясь поймать Гулливера, он подставил плечо.

– Не говори никому, – взмолилась Вадома. – Я в порядке, клянусь. Я здорова.

Стоило Вадоме договорить «здорова», из ее ноздрей хлынула кровь. Белые пальцы, робко касающиеся лица, окрасились алым. Стали липкими, скользкими. Кровь, из ее носа шла кровь.

«Я не здорова», – было написано на лице Вадомы. Кажется, она осознала это только в тот момент. И рядом с ней был Гулливер.

Потом, когда Пивэйн снова уезжал на материк, чтобы силой привозить докторов, ибо ни один из них не соглашался плыть на остров Святой Надежды добровольно, Гулливер навещал Вадому. Она, даже лежа в постели, промокшая потом насквозь, не признавала своей слабости. То и дело норовила сползти с кровати и начать сметать пыль со стола. Гулливер укладывал ее обратно. Это было нелегко: во-первых, Вадома брыкалась, женщина она была крупная и достаточно сильная для умирающей, во-вторых, ее было почти невозможно поднять, ее тело будто прилипало к полу Сейкрмола.