Нелепые и безнадежные

– Ты хотя бы навещал ее, как я спросил? – без надежды спросил Пивэйн.

Гулливер прогнал воспоминание.

– Нет, – честно ответил он. – Только раз. Она даже ворота не отперла. Кричала с порога, что я предатель, что если я переступлю Придоргскую тропу хоть на шаг, вороны выклюют мои глаза. Навязываться не стал.

Пивэйн хохотнул. Да, это похоже на Вими – отталкивать любую помощь, сгнивать в темноте, страдать в одиночестве, но не просить помощи. Гулливер разогнал бы толпу. Конечно, Кэринхолл он строить не стал бы – пустая трата денег, которые можно отправить в свой карман, но свечи бы купил, не поскупился бы.

Вадома, боясь отказа, ничего не просила. Не попросишь – не откажут.

– Расслабься уже, не буду я тебя бить. – Гулливер не расслабился, напрягся еще больше. – И не отравлю даже. И из окна не сброшу. Успокойся. Выдохни.

Гулливер выдохнул. Вздохнул спокойнее. Стало легче, возвращение кислорода в усохшие от страха легкие живительно действовало на организм.

Пивэйн скучал по таким крысам, как Гулливер. По такой крысиной норе, как Лундон.

– Значит, – начал деловито Пивэйн. От сердца отлегло. Если Пивэйн говорит о деле, сидя в кресле, а не о чащах Проклятой земли у свежей могилы, то бояться нечего. – За три дня ты вернешь мои деньги. И двадцать три процента сверху.

Эта сумма – больнее удара под дых. Гулливера скрутило, но он покорно кивнул. И почему двадцать три? Пивэйну давно не двадцать три, и вряд ли он в колонии так омолодился, что вновь чувствует себя юнцом. Расспрашивать Гулливер не стал. Двадцать три процента – лучше тридцати шести.

– Еще: ты ведь следил за моим отцом, пока он не помер?

Гулливер помедлил, протянул осторожно, косясь на тяжелый набалдашник в форме черепа:

– Да.

Пивэйн довольно кивнул. Гулливер не разочаровывал. Хитрая крыса с улицы Фирсин.

– Знаешь, кому он отправлял деньги на материк?

Он даже не спросил, отправлял ли отец деньги вообще. Он был уверен.

– Да. В Д**. Это где-то во Франции, кажется.

– Так «кажется» или во Франции?

– Во Франции.

Пивэйн поскоблил ногтями полосу щетины на подбородке. Отвык бриться, а Вадому с бритвой подпускать к своей шее был пока не готов.

Франция. Обычная страна, слишком обычная. Немаленькая, развитая, кажись, христианская. Пивэйн покопался в памяти, историю он изучал без усердия. Вспомнились лишь сожженный Жак де Моле и Варфоломеевская ночь. Слишком давно, слишком банально. Пивэйн потупился. Раньше он собирал новости с материка, ему было не все равно. Тогда, по молодости, он грезил о том, как сбежит с острова раз и навсегда. Он выбирал страну, в которой смог бы прижиться; говорят, по событиям последних трех лет и многовековым стереотипам жителей можно составить более-менее точный портрет страны, поэтому Пивэйн платил отчаявшимся за сводку новостей с материка. Но новости ему быстро наскучили, и страну он так и не выбрал. Пивэйн был рожден на острове, и он умрет на острове.

Отец обожал на свете только три вещи (и это не его трое выживших детей). Роджер Лаветт обожал деньги, экзотику и риск. Денег у него было достаточно. Путешествуя сквозь воды, окружавшие Обитель Забытой Пучины, в столь старом возрасте, он рисковал своей жизнью, вне зависимости от курса плавания. Но вот экзотика – какая на материке может быть экзотика? Ближний Восток, Азия, может, со скидкой на старость путешественника – Восточная Европа. Но Западная…

Пивэйн чертыхнулся.

Если в тебя не кидают копьями, как ты привык, и чтобы купить женщину, достаточно заплатить ей из своего кошелька, и не нужно, как в былые времена, подниматься на гору, чтобы убить дикого зверя, чей клык должно истолочь для мощнейшего афродизиака, то это уже настолько непривычно, что может считаться экзотикой?

Отец так привык к сокрытым племенам туземцев, на которых умел каким-то образом натыкаться в океане, что они для него стали обыденностью?

И, будучи совсем дряхлым и изнеможенным развратом и постоянными рисками, он вдруг понял, что все эти годы ему не хватало прогулки по чистым улицам города, полного приятненьких достопримечательностей? И единственным его риском стали неудачная погода и несварение желудка от слишком плотного завтрака?

– Ее имя… – Йозр покопался в бумагах, открыл блокнот, пролистал страниц девять. – Ребекка Висси. Содержанка. Ничего особенного. Я даже удивился. Не поверил сначала. Но все проверил – это точно содержанка из Д**.

Пивэйн потупился. С каких пор отец переводил деньги содержанке?!

Шантаж? Оплата колдовских услуг? Благотворительность, чтобы искупить страшный грех? Старческое помешательство, которое можно было бы назвать любовью, если бы речь шла не о Роджере Лаветте? Или…

– Сколько ей лет? – поинтересовался Пивэйн. Голос, зараза, дрогнул.

– Понятия не имею.

– А цвет волос ее знаешь?

– Откуда бы, – фыркнул Йозр.

Пивэйн снова погрузился в задумчивость: «Кто же ты, девчонка? Это все как-то связано с тобой. Он ведь знал тебя. Он знал тебя, это точно».

Черви сомнения копошились в животе.

– Он писал ей или только деньги слал?

– Не знаю. Я следил за Роджером через банк и накладные порта. О письмах мне ничего неизвестно. Может, была пара писем, но вряд ли больше. Я следил за Слагом, и если бы Роджер вел активную переписку с какой-то загадочной особой с материка, которой отсылал нехилые деньжатки, этот змееныш начал бы копать. Как минимум, обсудил бы с женой, а треть прислуги на их вилле подкуплена.

– Треть – это всего лишь треть, Йозр. Теряешь хватку. Зачем ты вообще так активно следил за Слагом? Али решил корни в Гринкрике пустить, а, Йозр?

Гулливер облизал пересохшие губы. Пивэйн всегда охранял свою рациональность мышления, как дуэнья – невинность полоумной красоточки из богатой семьи. Но в отношении Слага он, как и Вадома в отношении Эмили, становился слеп и туп. Высокомерие замутнило его сознание.

– Слаг не так прост, как ты думаешь, Пив. Ты зря его недооцениваешь.

Пивэйн окрысился:

– Не знал, что вы подружились, прости.

– Мы не друзья, и не надо говорить со мной таким тоном. Может, я и слепну от жадности, но я знаю, на кого делать ставку. Я ведь поставил на тебя, Пивэйн. И теперь, хоть и буду служить тебе, но ставлю я на Слага. Он сколотил состояние и легенду о собственном происхождении меньше чем за двадцать пять лет. Он умудрился жениться на твой сестре – не на той, на которой хотел, но это тоже чего-то стоит. Слаг залез в карман твоего отца, и Роджер долго не мог понять, как это так происходит, что он нищает, а его компаньон богатеет. Может, Слаг и мерзкий тип, но не стоит его недооценивать.

Пивэйн хмыкнул. Слага он недолюбливал, но уважал в глубине души. Человек, создавший себя сам. Забивший собственную гордость и переступивший через ее труп. Слаг вылизывал сильным мира сего башмаки, колени и то, что выше, и когда они с отвращением отворачивались от него, перекидывал безвкусный галстук на их шеи и душил, пока не раздастся последний хрип. Пивэйн презирал Слага, но не мог не восхищаться его прорывом, его беспринципностью. Защитная речь Гулливера подкрепила уважение к этому слизняку. Очевидно, эти шесть лет он провел продуктивно.

Йозр стоял в ожидании новых приказаний. Он потаскался, заметил Пивэйн. Похож на своего папашу, только выше головы на три.

– Ладно, Йозр. – Пивэйн тяжело поднялся. – Дела не ждут. Рад был тебя видеть, хоть ты и ворюга. А забавно вышло, если подумать, – сказал он уже в дверях. – На людях всю жизнь играли, что ненавидим друга, и ты меня обкрадываешь. И вот, посмотри, уже и врать не нужно.

– Этого не повторится, Пив, – пообещал Йозр, осознавая, что его обещания и курика не стоят. – Я все верну. Завтра же. Передавай привет Вадоме.