Нелепые и безнадежные

– Дэмон Поланы рыдал. А Дэмонам слезы чужды, господын. Твоя смэрть близытся.

Пивэйн втянул воздух. Его раздражало, когда Шизар так спокойно говорила о его кончине, и то, как она тянула гласные (видимо, уши отвыкли). Но больше всего его раздражало, когда Крипи называли Демоном Поляны. Этого он не переносил, сам не знал почему.

Много веков назад на острове возник культ Демонов Поляны – зеленокожих маленьких злобных существ, которые развращали островитян, сулили им, алчным и похотливым, богатства и блуд, заманивали в чащу и, что свойственно демонам, забирали их души.

Культ Демонов Поляны существовал много веков, пока сам собою не испустил дух. От преклонений и следа не осталось. Это очень печалило Крипи. Ему нравилось быть в центре религиозного служения. Это и раздражало Пивэйна. Островитяне превозносили мелких карликов из Ада, посыльных, которых заслали на забытый всеми островок. И вот вам – культ и легенды! Крипи, конечно, был вне себя от счастья. Он расплывался в довольной ухмылке, говоря о сытых временах на острове.

Поговаривают, культ возобновил ночные собрания в чащобе, но их давно никто не видел.

Пивэйн хмыкнул, поблагодарил. Сказал что-то шутливое старой знакомице. Дал горстку монет. Он знал, что вскоре вернется.

А сейчас его ждал Гулливер. Наверное, уже заждался. Пивэйн щурился от удовольствия, вновь оказавшись на открытой серой улице, разминая ноги после тесного фургона Шизар.

Как приятно идти и понимать, что все осталось таким, каким заледенело в памяти. К стыду своему, к кровотечению братского сердца, в заключении Пивэйн согревался грезами о Лундоне. О почтенный поклонах, кивках, свисте, о зеленой брусчатке, об этом приятном чувстве, когда каждый пятый прохожий должен тебе, а каждое девятое здание принадлежит тебе. Иногда он вспоминал и о деревнях, в которых ему целовали ноги, но это было слишком даже для гордеца Пивэйна. Лундон роднее.

Дом Гулливера он узнал сразу. Не только по памяти. Гулливер был чистюлей, поэтому ремонт доходного дома (который, втайне от всех, Гулливер выкупил давным-давно) оплатил из собственного кармана. Поэтому дом номер 16 на улице Фирсин стоял таким ухоженным пай-мальчиком среди раскисших, покосившихся фасадов.

Гулливер сидел за столом. Его камердинер не предупредил о приходе посетителя. Камердинер был занят: он увидел призрака и жадно всасывал ноздрями нюхательную соль в чулане. Старику сделалось очень страшно. Очень. Почти так же, как Гулливеру.

Слухи о том, что Пивэйн вернулся, передавали по городу с опаской, с недоверием, с боязнью спугнуть удачу. Горожане чуть слышно шептались в темных углах, предавая товар на рынке, они ждали возвращения доброго господина. Гулливер не ждал. Услышав о возвращении Пивэйна на улице, Гулливер высыпал содержимое кошелька в ладони первому попавшемуся нищему, побежал домой и впервые за двадцать лет начал истошно молиться.

– Чего ты смеешься, женщина? – рявкнул он на Мартину.

Они говорили прошлой ночью.

Мартина – женщина не из пугливых; однако прознав про возможное возвращение лорда во «Второй круг», оттолкнула важного клиента, забыла обо всем и сразу побежала к Гулливеру.

– Я смеюсь, потому что тебе хуже, чем мне, Гулливер! – Мартина оскалилась. Внешность ее была бы миловидной, если бы не запудренный шрам на щеке и хищный оскал алчной блудницы. – Я проститутка, Гулливер, только дурак ждал бы верности от проститутки, а господин Пивэйн – не дурак. Я смогу расплатиться, пускай с огромными процентами, но смогу. Все решится деньгами. Может, отдам «Второй круг». Жаль, конечно, но своя шкура мне, знаешь ли, дороже. Я откуплюсь от него, – Мартина расхохоталась, упираясь руками в красный тугой корсет. Она не переоделась, накинула полушубок на рабочую одежду (вернее, на рабочее отсутствие одежды). – Мое место на восьмом круге, Гулливер, твое же на девятом. Господин тебе верил.

– Мы оба крали! – зарычал Гулливер. Ему хотелось ударить Мартину от отчаяния и злобы на собственную глупость. И жадность. – И это ты меня подговорила!

– Я? – искренне удивилась Мартина. Оскалилась. – Ну, может, и я. Насчет «Второго круга» – я. Спорить не стану. Твердые десять процентов, и я тебя не вижу. Но фабрики, лесопилка, игорные дома. К этому я отношения не имею. Ты его обокрал, Гулливер. И господин придет по твою душу, и ты, в отличие от меня, деньгами откупиться не сможешь.

Мартина расхохоталась, накинула полушубок на голые плечи, разрисованные карпами с алой чешуей. Она ушла, а ее слова продолжали звучать в ушах Гулливера. «Мое место на восьмом круге, Гулливер, твое же на девятом. Господин тебе верил…» И с каких пор Лундонские проститутки читают Алигьери?

Гулливер знал, что Пивэйн придет. Это лишь вопрос времени. Пивэйн никогда не умел прощать. Только не предательство. Не кражу.

Гулливер сидел за письменным столом. Узенький кабинет был скромным; скорее – не скромным кабинетом, а внушительным шкафом. Пивэйн своим широким телом заполнил добрую треть площади картонной клетки. Именно клетки. Гулливер чувствовал – он в клетке.

– Привет, Гулливер. – Пивэйн бесцеремонно хлопнул дверью. – Как поживаешь?

Лорд почти не изменился. Кажется, он похудел, постарел, подстригся. Но не более. Гулливеру доводилось видеть тех немногих, что пережили рудники Громовой скалы (немногих, ведь их в принципе было немного). И Пивэйн не был похож на них. Он не был сломленным, не был инвалидом. Он, можно сказать, дышал здоровьем и бычьей силой. Хотя морщин на лбу стало больше, заметил Гулливер. И глаза… Глаза как-то переменились.

Пальцы Гулливера скользнули под стол, к спрятанному револьверу. Но тяжелая трость с черепом-набалдашником уперлась ему в кадык.

– Так как поживаешь, Гулливер? – оскалился Пивэйн.

Гулливер покорно поднял руки. Медленно встал из-за стола. Он был выше Пивэйна (самого Пивэйна Лаветта!) на полголовы. За это качество его и прозвали Гулливером. Ну, и еще потому, что настоящее имя Йозр Гулливер (с ударением на первый слог). Но за рост все его звали просто Гулливером, с ударением на «е». Рост у Гулливера был отменный, восемь футов добротной худобы и остроты конечностей.

Так они с Пивэйном и нашли друг друга, два рослых острова в океане пятифутовых людишек. Посмотрев друг на друга, они оба подумали: «Я сейчас побью. Такого же здоровяка, как я». И случилась их первая драка. Для них обоих она была первой. Их обоих, конечно, до этого били, и они порой на кого-то руку поднимали, но до драки, которую стоит назвать боем, доселе не доходило.

– Ты мне, видать, так и не ответишь, – оскалился Пивэйн еще хищнее.

Лучше ответить, решил Гулливер. Хуже уже не будет.