Немногие возвратившиеся

* * *

Может показаться странным, но мы не раз обсуждали теоретические проблемы реорганизации нашей армии. Мы оказались едиными во мнении, что итальянская армия, если ее перестроить, как нам подсказывал полученный на фронте опыт, и привести в соответствие с определенными критериями, вполне может стать хорошей армией и не уступит любой другой. Главное - это не повторять серьезных ошибок, допущенных нами{13}. Мы даже составили список необходимых критериев и обсудили по очереди каждый из них. В результате получилась полная и довольно органичная картина. Но в настоящей книге я не буду вдаваться в подробности наших теоретических изысканий.

* * *

Мы все еще оставались очень слабыми физически. Наш неизменный рацион, состоящий из галет и мясных консервов, не способствовал быстрому возвращению сил и здоровья.

По этой причине я (получилось так, что именно я следил за порядком и руководил всеми хозяйственными делами в нашем доме), чтобы избавить солдат от лишней работы, не заставил их убрать два трупа, обнаруженные как-то утром прямо за нашей дверью. Это были тела немецкого солдата и русского, служившего в немецкой армии. Глаза и рот немца были широко открыты, на лице застыл ужас. У одного из них одежда была расстегнута и нижняя часть живота бесстыдно выставлена напоказ. Я не выдержал и прикрыл его обнаженное тело, тщательно застегнув все пуговицы шинели. Думаю, солдат убили партизаны.

Все, что я сделал, - это приказал, чтобы на ночь дверь всегда была закрыта на крючок, а те, кому требовалось ночью выйти по естественной надобности (что случалось довольно часто; у многих начались проблемы с мочевыми пузырями, думаю, из-за мороза), должны были соблюдать особую осторожность.

Здесь не могло не быть партизан. Рассказывали, что недалеко от передовой они зарезали немецкого офицера, а заодно и всю семью русских, в доме которых он жил. Уцелел только отец семейства, который сумел убежать к немцам. Он и рассказал, что произошло. Это было лишним доказательством того, что русские отличались не меньшей жестокостью, чем немцы.

* * *

Я выходил из дома чаще других офицеров. Мне всегда хотелось узнать последние новости или навестить знакомых. Во время одной из прогулок я заметил тело итальянского солдата, на руках которого были отличные вязаные перчатки. Поколебавшись, я снял приглянувшиеся перчатки с трупа: мои уже совершенно износились. Правда, я недолго пользовался обновкой. У меня ее почти сразу же украли.

В один из дней (по моим расчетам, это был предпоследний день года праздник святого Эудженио - мои именины) я разжился двумя носовыми платками. Мне их подарил Калифано - бывший офицер-заведующий пищеблоком 2-й батареи, ныне главный повар нашего дома. Он где-то раздобыл целую пачку. Теперь мне не нужно было отрывать куски подкладки, чтобы вытереть нос.

* * *

Наступил день Святого Сильвестро, последний день моего первого года на войне. Проснувшись после двенадцатичасового сна, мы вяло заспорили: это последний день старого года или же первый день нового? Пришлось идти в штаб и удостовериться, что сегодня действительно 31 декабря. По дороге домой я услышал, что полковник Касасса, командир 80-го пехотного полка, требует двух офицеров для выполнения специального задания.

Валорци и я решили стать добровольцами. Выяснилось, что нам предстояло патрулировать улицы и задерживать солдат, которые шли с ворованным продовольствием от складов (застигнутых в процессе воровства было приказано расстреливать на месте). Принимая во внимание количество голодающих, вряд ли мы были способны предпринять серьезные шаги в этом направлении. Тем не менее мы отправились бродить по улицам, чем добросовестно и занимались до завтрака. Перекусив, мы возобновили прерванное занятие. Приходилось часто встречать людей, несущих ящики с галетами, мешки с мукой, макаронами...

После того как немцы изъяли все, что им приглянулось, и создали собственные складу, они вернули нам остатки старых итальянских складов. Теперь, нередко при попустительстве часовых, самые предприимчивые и самые изголодавшиеся могли без особого труда обеспечить себя продовольствием. Мы всем объясняли, что их ждет суровое наказание, и предлагали вернуть запасы обратно на склад.

* * *

Как-то раз, когда мы патрулировали улицу, мимо проехал немецкий грузовик, нагруженный буханками хлеба. На повороте одна из них вывалилась, и ее немедленно поднял оказавшийся рядом солдат. Мы его сразу остановили, потому что у него на плече и так болтался мешок с мукой.

Мы предложили счастливчику отдать хлеб другому солдату, который медленно тащился по дороге, несчастный, одетый в лохмотья, хромающий. Солдат наотрез отказался. Тогда мы приказали ему следовать за нами, намереваясь доставить его в штаб и обвинить в краже муки. Он подчинился. Услышав, что речь идет о хлебе, второй солдат, тощий южанин, запрыгал за нами по дороге, жалобно выкрикивая: "Товарищ, кусочек хлеба... Товарищ, кусочек хлеба..." Валорци и я одновременно покачали головами, словно желая сказать: "Как они все похожи, эти южане!" Даже на русском фронте не утихло извечное противостояние между итальянцами - южанами и северянами. Мы, северяне, всегда были низкого мнения о наших соотечественниках-южанах, хотя, если честно, вряд ли имели для этого основания. Тогда мы еще не осознавали всю степень своего заблуждения. И только несколькими годами позже, уже дома, я увидел по данным статистики, что в послевоенный период именно благодаря голосам южан Италия не оказалась в лапах коммунистов.

Оказалось, что электорат юга Италии более ответственно отнесся к выполнению своего гражданского долга, чем испытывающее большое самоуважение население центра и севера страны.

В итоге мы достигли компромисса. Буханку разделили пополам между обоими солдатами.

Мы спасли от расправы еще одного солдата. Немецкий часовой чуть было не пристрелил его за кражу нескольких картофелин.

* * *

В тот день мы, по собственной инициативе, ходили по домам и выясняли, в каких условиях живут солдаты. К счастью, почти у всех были запасы продовольствия, правда состоящие главным образом из галет. Но это все-таки лучше, чем ничего. Иначе несчастные не выжили бы. В каждом доме находились раненые и обмороженные. И все, без исключения, жаловались на несправедливую систему распределения продуктов.

Кое-кто еще не сумел найти для себя убежища. Из-за нехватки жилых домов в отведенном для нас секторе города люди жили в полуразрушенных, не отапливаемых, насквозь продуваемых помещениях.

Собственно говоря, мы не узнали ничего нового. Не так давно большая группа солдат разместилась в полуразрушенной хижине рядом со штабом. Сквозь огромные дыры в стенах я уже несколько дней наблюдал, как они сидят вокруг дымящего, вонючего костра.

* * *

В тот день мы увидели одну удивительно трогательную сцену. В дальней избе лежал больной, очень молодой младший лейтенант, за которым самоотверженно ухаживали парни из его взвода.

Они привезли его в город на санях и заверили нас, что не бросят командира, что бы ни случилось.

Так в осажденном городе причудливо смешались добро и зло, страдание и благородство. Но только страдание явно превышало... Мы старались утешить страждущих, но что могли сделать пустые слова?

* * *

В конце дня мы отправились с докладом к полковнику Касассе и попытались обрисовать ему обстановку в городе. Полковник, к тому времени имевший несколько нашивок за ранения на рукаве и раненный снова, выслушал нас очень внимательно. Затем он сообщил, что четыре тысячи человек каждый день получают продовольственные пайки. Я взял на себя смелость пояснить, что в городе сейчас находится не меньше восьми тысяч итальянцев, значит, около половины из них не получают продовольствия из-за неправильной системы распределения. Полковник ожесточенно замотал головой. Похоже, он ни минуты не сомневался, что число наших соотечественников в Черткове действительно не более четырех тысяч. Несколькими днями позже стали известны точные цифры. Оказалось, что в Черткове находилось 7600 человек. Так что моя цифра была близка к истине.

* * *

В тот вечер и у Валорци, и у меня было тяжело на сердце. Мы шли по улице и вели неторопливую беседу: немного поговорили о совместной учебе, потом он вспомнил свою невесту. Со всех сторон нас окружали покосившиеся деревянные лачуги, в них сидели и лежали сотни, тысячи итальянцев, с тоской наблюдая, как их конечности чернеют, пожираемые гангреной, а раны гниют. И каждый день эти люди умирали.

Вокруг беспрерывно взрывались вражеские снаряды, тоже уносившие немало человеческих жизней.