Немногие возвратившиеся

В этом штабе переводчиком был студент-итальянец из Милана по имени Конти. Он снабдил меня последними новостями, перевел последний информационный бюллетень. К сожалению, в нем не содержалось ничего нового. В сводках сообщалось лишь о контратаках немцев на Центральном фронте.

Нам оставалось только напряженно прислушиваться к звукам далекого боя, которые доносились до нас главным образом по ночам, и гадать, что нас ожидает впереди.

Конти вышел на улицу вместе со мной. Было уже темно. Перед штабом мерно расхаживал немецкий часовой. Увидев нас, он спросил пароль. Получив ответ, он нахмурился и потребовал повторить. Вероятно, ему не понравился итальянский акцент Конти. Однако в конце концов он нас пропустил. Чтобы убедиться, что я благополучно доберусь до своей обители, Конти настоял на том, чтобы проводить меня через немецкие позиции, а затем и через итальянские - до самого штаба. Все-таки студенческое братство дорогого стоит (мы оба были миланскими студентами).

Мы долго шли по пустынным улицам. Нас окружали только полуразрушенные дома и темнота.

Через несколько дней я снова зашел к Конти. Как и прежде, у него не было новостей о ходе военных операций. Тем не менее он сообщил мне нечто, меня немало удивившее. Король даровал высочайшую награду за воинскую доблесть генералу X. Таково было решение королевского дома Савойи. Генерал Гарибольди радировал об этом в Чертково. Новость не предавали гласности.

Будучи в штабе, я мельком взглянул на немецкого полковника, командующего гарнизоном в Черткове. Он оказался человеком среднего возраста, невысоким, худощавым, с резкими чертами лица. С подчиненными он обращался с истинно арийским высокомерием. Вскоре он улетел из города на одном из "сторков", получив назначение командовать армией. В Чертково он больше не вернулся, через несколько дней его место занял другой полковник.

Глава 26.

6-9 января

Время шло. Вражеские снаряды теперь взрывались во всех кварталах Черткова. Воздух был наполнен свистом артиллерийских снарядов всех калибров, грохотом взрывов, треском автоматных очередей. У каждого летящего снаряда был свой неповторимый звук. Мы постепенно научились их различать.

Со временем мы настолько привыкли к взрывам, что стали считать их неотъемлемой частью окружающей обстановки. И когда ночью 50-миллиметровая мина взорвалась совсем рядом с нашим домом, на расстоянии не более метра от окна, возле которого я спал, я всего лишь перевернулся на другой бок, толком не проснувшись.

* * *

Однажды вечером, когда я шел в штаб, на площади между штабом и домом Карлетти упало несколько снарядов. Один взорвался рядом с двумя солдатами, стоявшими возле запряженной в сани лошади. Испуганное животное встало на дыбы, солдаты скрылись в дыму. Впоследствии оказалось, что оба остались живы, правда, получили ранения.

* * *

Карлетти рассказывал, что другой снаряд взорвался под дверью его дома, проделав в ней несколько крупных отверстий и заставив весь дом содрогнуться. Одного из двух проходивших в этот момент по улице немцев убило на месте, другого ранило.

Темные зимние вечера всегда приносили с собой страх.

В глубине души каждый из нас вел собственный счет, записывая в свой актив приобретаемый ежедневно горький опыт. Кто знает, с каким счетом все закончится?

* * *

Между штабом и домом Карлетти стояла покосившаяся лачуга. Некоторые наши соотечественники, не сумевшие найти для себя пристойного жилья, до сих пор ютились здесь. Снаружи, на почерневшем от гари снегу, лежали лошади. Их освещало пламя костра, который постоянно жгли несчастные люди. Лошади были тощими и костлявыми, их шкуры покрылись ледяной коркой. Присмотревшись, я заметил, что одна из них еще жива. Бедное животное умирало, но жизнь упрямо не желала покидать измученное тело. Лошадь лежала на морозе в мучительной агонии, тяжело дышала и смотрела прямо перед собой невидящими глазами, где застыли слезы, превратившиеся в кусочки льда.

Я подошел поближе. Бедняга почувствовала мое присутствие, забеспокоилась и сделала попытку повернуть голову в мою сторону. Я должен был положить конец ее мучениям.

Патронов было жалко, и я несколько раз сильно стукнул ее ногой по голове, надеясь, что мой тяжелый подкованный ботинок прикончит ее. Не получилось. И теперь несчастное животное, испытавшее внезапную боль, пыталось от меня отодвинуться! Не выдержав, я достал пистолет, и через несколько секунд все кончилось.

Снег вокруг был испещрен воронками. Как и прежде, на снегу лежали трупы. То там, то здесь можно было увидеть грязных, оборванных людей, которые ковыляли или даже ползли к лазарету. А возле него чернела еще не засыпанная яма, заполненная трупами. Война...

Я подумал о тех, кто в свое время устраивал многолюдные шествия в городах с требованием войны. Перед моими глазами медленно проходили картины богатых особняков и роскошных вилл, обитатели которых никогда и ни в чем себе не отказывали. Мысленным взором я видел богачей, прожигающих жизнь и получающих удовольствие на шикарных морских курортах...

А здесь - разорванная и гниющая человеческая плоть. Наказание за былые безумства? Господь карает нас за прегрешения?

* * *

Однажды утром русские начали массированный обстрел из всех видов орудий. Он продолжался без перерыва девять часов. Город накрыла лавина огня. В нем не осталось ни одного целого здания.

Вскоре после Рождества генерал X провел очередное совещание со старшими офицерами. Было решено разделить итальянскую часть города на зоны и закрепить каждую из них за отдельным воинским подразделением.

30-й артиллерийской бригаде достались развалины на северной окраине города.

В день обстрела Беллини, Антонини и я отправились посмотреть на нашу будущую квартиру, которую уже должна была освободить занимавшая ее до нас группа чернорубашечников. Беллини шагал впереди. Подойдя к двери, он внезапно остановился, оглянулся, прислушался, затем замахал руками, жестами показывая, что мы должны быстро войти и упасть на пол. Я уже давно заметил, что Беллини обладает способностью раньше, чем кто-либо другой, слышать "катюши". И точно: не успели мы опомниться, как вокруг начался сущий ад. Шестнадцать снарядов взорвались вокруг нас один за другим. Мы прижались к полу, закрывая головы руками. Дом содрогался, угрожая вот-вот рухнуть. Я лежал и тихо шептал молитву.

Вскоре мы, пошатываясь, поднялись. Все были целы. Провидение, даровав Беллини уникальный слух, снова спасло нас от неминуемой смерти. Если бы мы вышли из дома, то непременно оказались бы возле соседней деревянной хибары, которую раскололо снарядом пополам. А дорога, где мы только что прошли, была утыкана осколками снарядов, обломками дерева и железа, с силой вонзившимися в нее. Но самым удивительным было то, что среди руин, окутанный еще не осевшим дымом, осыпанный мусором, стоял лейтенант-полковник Росси, командир 8-й артиллерийской бригады. Живой и невредимый.

На наших глазах он отряхнулся, поправил кобуру и, не сказав ни слова, удалился.

В доме, куда мы успели войти, находилось еще несколько человек. Они не пострадали.

* * *

Поскольку снаряды начали падать слишком уж близко, наша троица вместе с моим ординарцем Реджинато покинула обжитой дом и перебралась к Конти и Балестре. Их дом стоял несколько в стороне, в 80 метрах от "проспекта".

Гвидичи со своими людьми тоже переехал, но я не знаю куда. (Мы встретились только много лет спустя уже в Италии. Ему ампутировали несколько пальцев на руках.)

Обстрел был воистину ужасным. Со всех сторон слышался пронзительный свист снарядов и грохот взрывов. В воздух взлетали столбы снега и земли, обломки разрушенных строений, части человеческих тел. По стенам с визгом чиркали осколки. Замаскированные неподалеку от нас орудия немцев вели ответный огонь, их снаряды взлетали, издавая заунывный, воющий звук, который невозможно было спутать ни с чем. Всюду, насколько хватало глаз, виднелись развалины домов и воронки от взрывов. Главная площадь города, где стояли танки, была затянута облаком дыма. Когда снаряды падали очень уж близко, мы молча переглядывались и улыбались. На все воля Божья!