Немногие возвратившиеся
Шрифт:
Люди чувствовали себя подавленными. Приходилось затрачивать много сил, чтобы заставить их шевелиться. Каждого следовало поднять с тюфяка и пинками вытолкать на мороз.
По дороге обратно в город я прошел мимо громадины немецкого танка, брошенного на крутой насыпи. Внешне он выглядел неповрежденным. Видимо, он был одним из тех, которые подбили в последние часы сражения. С уменьшением числа танков снижались наши и так очень слабые шансы на спасение. Поэтому я вполне понимал и не винил людей, потерявших всякую надежду.
* * *
В последующие дни я много
Я провел много времени с адъютантом, показавшимся мне довольно колоритной личностью. Он мне как-то поведал, причем совершенно равнодушно, что сам пристрелил двух солдат, пойманных на воровстве продуктов со склада. Не знаю, говорил он правду или нет. Вообще там подобрался весьма своеобразный народ. Писарем, в частности, служил довольно известный журналист.
* * *
Генерал Гарибольди, командующий ARMIR, дал разрешение генералу X награждать медалями особо отличившихся в боях в Черткове. В штабе развили бурную деятельность, в результате которой медали должны были найти самых достойных из пяти тысяч человек, участвовавших в боях с первых дней осады Черткова. Генерал X наградил очень немногих.
Я как раз находился в штабе, когда к адъютанту пришел курьер со списком на награждение бойцов единственной итальянской противовоздушной батареи, находящейся в городе. У этой батареи была своя история.
Ее орудия были установлены на пересечениях дорог, ведущих в город. Когда пришла наша колонна, часть орудий оказалась за линией укреплений. Командующий батареей капитан предпринял воистину героические усилия, но сумел привести туда немецкие танки, которые на буксире доставили орудия в город. Сам командир во время этой операции погиб. Теперь батареей командует лейтенант, его бывший заместитель.
Если бы у нас в Черткове были орудия! Как часто мое сердце артиллериста сладко замирало, когда я думал о них. Каким волшебным образом могла бы измениться наша жизнь!
Иногда немецкие артиллеристы устанавливали орудия на городских перекрестках или на краю площади и открывали огонь. Они стреляли главным образом на близкое расстояние, устанавливая прицел почти на ноль. Их снаряды взрывались, пролетев не более километра, между избами на окраине города. Говорили, что там прячется враг.
Иногда я помимо воли останавливался и наблюдал, как яростно содрогается после выстрела орудие. Как хорошо я понимал этого стального дракона!
Я часто застывал на возвышенностях и смотрел вокруг. Теперь, приобретя немалый опыт, я мог осматривать местность взглядом эксперта. Я прикидывал, где должны быть установлены орудия, где удобнее всего расположить наблюдательный пост, где
безопаснее проложить телефонную линию... Мало-помалу мне это надоедало, взгляд начинал бездумно скользить по убогим постройкам, засыпанным снегом, я осознавал, что мне в высшей степени безразлично, где и что находится, и шел своей дорогой.* * *
Я очень часто ходил в госпиталь, где друзья всегда с волнением ждали те немногие новости, которые мне удавалось узнать.
Кандела всегда приветствовал меня с распростертыми объятиями. Капитан Ланчиани был более сдержан, его я все чаще заставал уткнувшимся в Библию. Рана в плече уже несколько дней не давала ему заснуть, поэтому он выглядел изможденным и раздраженным. Меня также тепло приветствовал чернорубашечник, которого мы с друзьями в свое время подобрали и доставили в госпиталь.
Там я встречал и других офицеров, к примеру младших лейтенантов Скотти и Триосси.
Кроме капитана Ланчиани, который где-то раздобыл сломанную железную кровать, остальные спали на полу в спальных мешках или на тюфяках. Днем те, кто мог вставать, сворачивали свои тюфяки и сидели на них. Пол (и это было основное отличие комнат офицеров от помещений солдат) всегда содержался в чистоте.
* * *
Временами нашу беседу прерывал близкий взрыв упавшего снаряда. Разговоры сразу же смолкали, люди напряженно ждали, куда упадет следующий.
Все мы в руках Божьих... Но кто еще, кроме всемогущего Господа, позаботится об этих несчастных, искалеченных людях?
* * *
Иногда ординарец капитана Ланчиани, который постепенно превратился в нашего общего незаменимого помощника, занимаясь своими делами, пел. Кроме него, в Черткове не пел никто. Поэтому, когда раздавался его низкий, с приятной хрипотцой голос, мы замолкали. Он негромко пел о любви, о далекой родине, о никогда не умирающей надежде. А Иногда он принимался лихо распевать удалые, развеселые куплеты. Мы вслушивались в слова, которые раньше казались нам пустыми и никчемными, и с изумлением находили в них новый, глубокий смысл.
Мы вспоминали те дни, когда нас еще не преследовали по пятам несчастья. Тогда, несмотря на войну, мы с друзьями часто и с удовольствием пели. Наши голоса были слышны далеко вокруг. Это облегчало нам тоску по дому, мирной жизни, улыбкам любимых, то есть всему тому, чего мы были лишены. Даже безликие серые фигуры, движущиеся за окном, казались всего лишь контрастом яркого, разноцветного мира наших песен.
Когда голос немолодого менестреля замолкал, мы снова погружались в мутную пучину апатии.
* * *
В один из дней - 7 или 8 января - я решил принести моим раненым друзьям побольше свежих новостей. Разжиться информацией можно было только у немцев. Не так давно они распространили удивительную новость о том, что русские, переправившиеся через Дон, сами оказались в ловушке. Богучары в руках у немцев, относительно Москвы и Ленинграда сведений нет. На закате я зашел в один из немецких штабов, расположенный близко к нашей зоне. Меня провели в подземный бункер, где разместилось командование. Там работало радио.