Неоновые Боги

Он ведет нас в то, что стало нашей спальней, и опускает меня на пол. Я ловлю его за запястье, прежде чем он успевает подойти к выключателю, как обычно.

— Аид?

— Да?

Желание опустить взгляд, отпустить это, почти непреодолимо, но после того, как он потребовал, чтобы я была честна и уязвима с ним, я не могу требовать ничего, кроме того же взамен. Я встречаюсь с ним взглядом. — Оставь свет включенным? Пожалуйста.

Он замирает так неподвижно, что мне кажется, он перестает дышать.

— Ты этого не хочешь.

— Я бы не просила об этом, если бы не хотела. — Я знаю, что должна перестать давить, но,

похоже, ничего не могу с собой поделать. — Ты не веришь, что я не отвернусь?

Его дыхание прерывается.

— Дело не в этом.

Вот на что это похоже. Но высказывание этого ставит его в ужасное положение. Я хочу его доверия так же, как он, кажется, жаждет моего; навязывание проблемы — это не способ его получить. Неохотно я отпускаю его запястье.

— Хорошо.

— Персефона… — Он колеблется. — Ты уверена?

Что-то трепещет в моей груди, такое же легкое и текучее, как надежда, но почему-то более сильное.

— Если тебе это удобно, то да.

— Хорошо. — Его руки тянутся к пуговицам рубашки и останавливаются. — Хорошо, — повторяет он.

Медленно, о, так медленно, он начинает снимать свою одежду.

Даже когда я говорю себе не пялиться, я не могу не упиваться его видом. Я чувствовала его шрамы, но они на грани ужаса, когда видишь их на свету. Явная опасность, в которой он, должно быть, находился, боль, которую он пережил, заставляет меня затаить дыхание. Ожоги покрывают большую часть его туловища и спускаются по правому бедру. На его ногах есть несколько шрамов поменьше, но ничего на том же уровне, что на груди и спине.

Зевс сделал это с ним.

Этот ублюдок убил бы маленького ребенка так же, как убил родителей Аида.

Желание завернуть этого человека и защитить его делает мой тон свирепым.

— Ты прекрасен.

— Не начинай лгать мне сейчас.

— Я серьезно. — Я поднимаю руки и осторожно прижимаю их к его груди. Я прикасался к нему

там уже десятки раз, но это первый раз, когда я вижу его полностью. Часть меня задается вопросом, что случилось с ним за годы после пожара, который заставил его так эффективно прятаться, даже во время секса, и защитное желание, кружащееся во мне, становится сильнее. Я не могу залечить шрамы этого человека, ни внутренние, ни внешние, но, конечно, я могу хоть чем-то помочь?

— Ты прекрасен для меня. Шрамы — это часть этого, часть тебя. Они — знак всего, что ты

пережил, того, насколько ты силен. Этот ублюдок пытался убить тебя в детстве, и ты пережил его. Ты победишь его, Аид. Победишь.

Он одаривает меня подобием улыбки.

— Я хочу его бить. Хочу, чтобы он умер.

Глава 21Аид

Я просыпаюсь с Персефоной в своих объятиях. Это стало моей любимой частью дня, этот первый проблеск осознания и ее тепла. Несмотря на то, что она сказала в тот первый раз, она любит обниматься, и не имеет значения, с чего мы начнем, когда заснем, потому что она находит дорогу ко мне в темноте. Снова и снова, каждую ночь, которую мы проводим вместе в моей постели.

Если бы я был человеком, полным надежд, я бы увидел в этом признак чего-то большего. Я знаю лучше. Ей нравится то, что мы делаем вместе. Я ей даже нравлюсь, по крайней мере, в достаточной степени. Но единственная причина, по которой мы сейчас вместе, это то, что мы идем параллельными путями, чтобы заставить Зевса заплатить. В ту секунду, когда это будет сделано, все закончится.

Никто из нас глуп не настолько, чтобы не поверить, что последние несколько недель — это не что иное, как затишье перед бурей. Все думают, что Зевс громкий и дерзкий, но он всего лишь способ отвлечься от того, что он делает за кулисами. В течение трех недель он посещал вечеринки и вел себя так, как будто ничего не случилось. Деметра публично не выполнила свою угрозу, но поставки в нижний город значительно сократились. Если бы мы не потратили годы на подготовку к тому, чтобы быть отрезанными, мой народ страдал бы прямо сейчас.

Все ради гордости.

Я убираю золотистые волосы Персефоны с ее лица. Если бы я был лучшим человеком… Но это не так. Я встал на этот путь и доведу его до конца. Я должен быть рад, что она хочет разыграть фантазию, которую я описал ей в ту ночь. Может быть, ее траханья со мной недостаточно, чтобы заставить Зевса действовать, но каждый раз, когда она скачет на моем члене публично, мы приближаемся к этой точке. Каждый раз, когда мельница слухов вращается вокруг того, что люди видели во время посещения моей игровой комнаты, ее воспринимаемая ценность уменьшается в глазах Зевса. Блестящий ход, даже если я делаю его не по блестящим причинам.

Она хочет этого. Я хочу отдать это ей. Для меня это достаточная причина.

Персефона шевелится рядом со мной и открывает свои карие глаза. Она улыбается.

— Доброе утро.

Глухой удар в моей груди, который все чаще и чаще возникает рядом с ней, усиливается зубами и когтями. Я не могу удержаться от улыбки в ответ, даже когда часть меня хочет вылезти к чертовой матери из этой кровати и начать идти и не останавливаться, пока я не возьму себя под контроль. Просто потому, что я никогда не чувствовал ничего подобного раньше, это не значит, что я не осознаю, что происходит.

Я влюбляюсь в Персефону.

Может быть, у меня было бы время спасти себя, если бы я отступил сейчас, но я не так уверен. В любом случае, это не имеет значения. Я не остановлюсь, пока не придется, независимо от того, сколько боли это причинит в конце концов. Я снова приглаживаю ее волосы назад.

— Доброе утро.

Она прижимается ближе и кладет голову на мою покрытую шрамами грудь, как будто это зрелище не вызывает у нее отвращения. Кто знает? Может быть, это и не так. Хотя она была бы единственной. У меня были одни отношения очень давно, когда я был обнажен со своим партнером, и его реакция была достаточно сильной, чтобы гарантировать, что я никогда больше этого не сделаю. Может быть, другие были бы более приветливы, но я никогда не давал им такой возможности.

Не то чтобы я давал ей такой шанс сейчас.

— Все идет хорошо? — Ее рука дрожит, как будто она хочет прикоснуться ко мне, но затем она,

кажется, насильно удерживает ее на моей талии. Уважая, как мне все еще тяжело лежать здесь в утреннем свете с обнаженными шрамами.

— Ты мало говорил на этой неделе о линиях снабжения и тому подобном.

Я медленно выдыхаю и пытаюсь расслабиться. Я не знаю, хочу ли я, чтобы она прикасалась ко мне или не прикасалась. По-видимому, я ни хрена не понимаю, когда дело касается этой женщины. Это почти облегчение — сосредоточиться на более серьезной проблеме за пределами этой спальни.

— Мы находимся в режиме ожидания. Запасы продолжают сокращаться, но мы были готовы к

этому. Зевс даже не приблизился к нашим границам.

Она напрягается.

— Я не могу поверить, что моя мать могла быть такой жестокой. Мне так жаль. Я, честно говоря,

думала… — Она невесело смеется. — Я не знаю, о чем я думала в ту первую ночь. Что никто не будет искать меня, если я исчезну? Сейчас, когда я оглядываюсь назад, это кажется очень недальновидным.

— Это было не столько недальновидно, сколько ты была напугана и просто отреагировала. — Но