Неподобающая Мара Дайер
Шрифт:
Я была смертельно опасной.
Рука Ноя перебирала мои волосы, и ощущение было таким восхитительным, таким болезненно восхитительным, что мне с трудом удавалось не плакать.
— Мне надо идти, — ухитрилась прошептать я, хотя мне не хотелось никуда идти.
Мне не хотелось нигде быть.
— Мара?
Ной приподнялся на локте.
Его пальцы пробежали по моей скуле, разбудив мою кожу.
Сердце мое не забилось быстрей. Оно вообще не билось. У меня не осталось сердца.
Ной мгновение изучал мое лицо.
— Я могу отвезти тебя домой, но у твоих родителей появятся вопросы, — медленно
Я ничего не сказала. Не могла. Мое горло было как будто полно битого стекла.
— Почему бы тебе не остаться? — спросил он. — Я могу пойти в другую комнату. Скажи хоть слово.
Мне не удалось сказать и слова.
Ной сел рядом со мной, матрас прогнулся под его весом. Я почувствовала его тепло, когда он подался ко мне, смахнул мои волосы в сторону и прижался губами к моему виску. Я закрыла глаза и запомнила это.
Он ушел.
Дождь хлестал в окно, а я зарылась в его постель и натянула покрывало до подбородка. Но от завывания моих грехов не существовало убежища в постели Ноя или в его руках.
51
Когда Ной вез меня на следующее утро домой, сидеть рядом с ним было худшей из пыток. Было больно смотреть на него, на его омытые солнцем волосы, на обеспокоенные глаза. Я не могла с ним разговаривать. Я не знала, что сказать.
Когда он остановился на нашей подъездной дорожке, я сказала, что не очень хорошо себя чувствую (правда) и что позвоню ему позже (ложь). Потом пошла в свою комнату и закрыла дверь.
Мама нашла меня после обеда в постели, с опущенными жалюзи на окнах. Солнце все равно просачивалось через них, бросая на стены, потолок и мое лицо яркие полоски.
— Ты заболела, Мара?
— Да.
— Что с тобой?
— Все.
Она закрыла дверь, а я повернулась в коконе своих простынь. Я была права: что-то со мной происходило, но я не знала, что делать. Что я могла сделать? Вся моя семья переехала сюда ради меня, переехала, чтобы помочь мне убраться от моей мертвой жизни, но трупы следовали за мной повсюду, куда бы я ни отправлялась. И что, если в следующий раз, когда такое произойдет, вместо Рэчел и Клэр будут Даниэль и Джозеф?
Холодная слеза скользнула по моей горящей щеке. Она защекотала мое лицо рядом с носом, но я не вытерла ее. И следующую слезу. И вскоре утонула в слезах, которыми так и не заплакала на похоронах Рэчел.
На следующий день я не встала, чтобы пойти в школу. И еще на следующий. Теперь мне больше не снились кошмары — к несчастью. Потому что я заслужила их. Я дышала — вдох и выдох, — тогда как Рэчел никогда больше не будет дышать. Если бы я не существовала, она бы все еще жила.
Забвение, которое приходило во сне, было блаженством. Мама приносила мне еду, но в остальное время оставляла меня в покое. Я подслушала, как они с отцом говорят в коридоре, но мне было так на все плевать, что меня не удивило услышанное.
— Даниэль говорил, что ей становится лучше, — говорил отец. — Я должен отказаться от этого дела. Она даже не ест.
— Думаю… Думаю, с ней все будет в порядке. Я разговаривала с доктором Мейллард. Ей просто нужно еще немного времени, — сказала мама.
— Я этого не понимаю. Она так хорошо себя чувствовала.
— Наверное, день рождения оказал на нее такое тяжелое воздействие, — отозвалась мама. — Она стала на год старше, а Рэчел нет. Естественно, что ей
приходится нелегко. Если к четвергу, когда у нее прием у врача, ничего не изменится, начнем беспокоиться.— Она так изменилась, — сказал отец. — Куда девалась наша девочка?
Когда той ночью я пошла в ванную, включила свет и посмотрела в зеркало, чтобы проверить, смогу ли я ее найти, на меня уставилась оболочка девочки, которую не звали Марой. Интересно, как я убила ее?
А потом я нырнула обратно в постель, с дрожащими ногами, со стучащими зубами, потому что это было страшно, слишком страшно, а я не была храброй.
Когда тем вечером в моей спальне появился Ной, мое тело поняло это раньше, чем смогли подтвердить глаза. Он принес книгу «Плюшевый кролик» [75] — одну из моих любимых. Но я не хотела, чтобы он тут был. Вернее, не хотела сама тут быть. Но двигаться не собиралась, лежала на кровати лицом к стене, когда он начал:
75
«Плюшевый кролик» — детская книга Марджери Уильямс. Далее идет видоизмененный пересказ истории игрушечного кролика, который стал настоящим после того, как мальчик по-настоящему его полюбил.
— Длинными июньскими вечерами, в папоротнике, который сиял, как заиндевевшее серебро, послышались мягкие шаги. Выпорхнули белые мотыльки. Она держала его в руках, прижав к себе, на ее шее и в волосах были жемчужные капли, — говорил Ной. — «Что такое Настоящий?» — спросил мальчик. «Это то, что происходит с тобой, когда девочка любит тебя долго, долго. А не просто играет с тобой. Действительно тебя любит». — «Это больно?» — спросил мальчик. «Иногда. Но когда ты Настоящий, ты не возражаешь против того, чтобы тебе было больно». Она спала с ним, ночник горел на каминной полке. Любовь шевельнулась.
Хм-м.
— Нежно качнулась, — сказал Ной. — Громкий шорох. Тоннель в постели, разворачивание свертков. Ее лицо покраснело…
Как и мое.
— Полусонная, она подползла к подушке и прошептала в его ухо, влажное от…
— Это не «Плюшевый кролик», — сказала я.
Голос мой был сиплым — я долго молчала.
— С возвращением, — сказал Ной.
Мне нечего было сказать, кроме правды.
— Это было ужасно.
Ной ответил тем, что профанировал доктора Сьюза. [76] «Одна рыбка, две рыбки, красная рыбка, голубая рыбка» стали учебным рифмованным пособием по фелляции.
76
Доктор Сьюз, Теодор Гейзель Сьюз (1904–1991) — американский детский писатель и мультипликатор.
К счастью, Джозеф вошел в мою комнату как раз тогда, когда Ной продекламировал просто очередное название. «Новые приключения Любопытного Джорджа».
— Можно мне послушать? — спросил мой брат.
— Конечно, — ответил Ной.
Мой разум осквернили непристойные образы Человека в желтой шляпе и его обезьянки.
— Нет, — сказала я.
Мой голос звучал приглушенно — я уткнулась лицом в подушку.
— Не обращай на нее внимания, Джозеф.
— Нет, — громче сказала я, все еще лежа лицом к стене.