Неправильный диверсант Забабашкин

Пока присматривал место для стоянки, Воронцов вернулся к своей теме:

— Лёшка, пойми, я теряю силы и кровь. С каждой секундой я всё слабею и слабею. Чуда не произойдёт. Я не смогу сам идти, а вскоре даже двигаться. Рана слишком серьёзная, и кровотечение не останавливается. В ближайшее время всё будет кончено. Но произойдёт это не в одночасье, а за какое-то время. И всё это время ты будешь копаться со мной и сам потеряешь много сил. Поэтому не глупи, послушайся старшего и по званию, и по возрасту: уходи и оставь меня здесь.

На это было можно много что сказать и ответить. Но я, помня зарок, что дал себе, в диспуты на эту тему с командиром вступать совершенно не собирался. Я слишком был усталым для этого.

Без слов подтащил волокушу под растущий куст, чтобы он хоть как-то закрывал от дождя, если тот пойдёт, и на четвереньках отполз к растущему дереву. Облокотившись на него спиной, посмотрел в небо. А потом зевнул и тут же уснул.

Моя беспечность была обусловлена двумя фактами. Во-первых, я продолжал небезосновательно предполагать, что немцы по ночам шастать по лесу и по болоту не будут из-за боязни заблудиться и, попав в трясину, утонуть. А во-вторых, выбора у меня не было. Этот долгий-долгий день меня полностью выжал до дна. Событий было так много, что я уже не знал, когда именно они происходили, то ли час назад, то ли день, а быть может, с того времени уже прошла неделя или даже две. Что-то казалось очень смутным и далёким, а что-то, наоборот, ярким и запоминающимся. Эти воспоминания будоражили сознание, в котором уже давно всё перемешалось.

Нет сомнения в том, что именно из-за нервной, психологической и телесной усталости я вырубился практически мгновенно. Мне нужно было отдохнуть.

И оттого, наверное, сложно представить мой шок, когда во сне я увидел сидящего рядом со мной на пне Воронцова, который, качая головой, произнёс:

— Эх, Лёха, Лёха, славно мы с тобой воевали. Оставь меня и уходи, — после этого лейтенант госбезопасности посмотрел в пасмурное небо, грустно улыбнулся и затянул свою песню: — А помнишь, как мы с тобой…

Естественно, что после такого поворота, я сразу же проснулся.

«Охренеть можно, даже во сне достал. Вот что значит чекистская хватка», — ошарашенно подумал я, протирая спросонья глаза.

А вслух произнёс:

— Ты представляешь, Григорий Афанасьевич, я и во сне слышал, как ты меня грузишь.

Сказать-то сказал, но вот только, как выяснилось, говорил я сам себе. Воронцова на его месте под кустом не оказалось.

А между тем уже рассвело.

«Неужели настолько крепко заснул, что проспал так долго?!» — запаниковал я, вскочив на ноги вместе с винтовкой, которую сжимал в руках весь период отдыха.

Быстро огляделся. Никого не увидел. Сфокусировал зрение и вновь обвёл взором окружающую местность. И опять никого не обнаружил, в том числе и Воронцова.

— Ёлки-палки! Куда же ты уполз, командир?! — коря себя за то, что недоглядел, расстроенно прошептал я.

Звать и голосить на всю округу, мне, естественно, было нельзя, поэтому негромко твердя, как заведённый, одно и то же: «Товарищ Воронцов, ты где?», я направился на поиски.

Как и прежде, бросать своего командира я не хотел и не собирался. А это означало, что мне придётся поднапрячься и, потратив и без того скудные силы, найти того, кто так хочет расстаться с жизнью.

Однако искать человека, пропавшего на болоте — то ещё занятие. Из-за грязи, стоящей вокруг воды и мокрой травы, понять, в какую именно сторону пополз мой командир, было нельзя. А тут ещё, как назло, спустился туман, и начал моросить небольшой дождь.

Понимая, что без меня Воронцов со стопроцентной вероятностью пропадет, стал наматывать круги вокруг места нашей стоянки, с каждым разом увеличивая радиус на десять-пятнадцать шагов. При этом я не переставал негромко звать потерявшегося товарища, прося того откликнуться, однако все мои попытки были тщетны. Не знаю, сколько по времени я его искал, но устал до такой степени, что, почти потеряв надежду, решил вернуться на место ночёвки и отдохнуть.

Однако, когда уже собрался отложить поиск, удача улыбнулась мне. Возле нескольких поваленных елей заметил движение возле травы и сразу же направился туда.

— Ну и нафига ты это сделал, командир? — устало прошептал я, подходя. — Ведь и так еле-еле ноги передвигаю, а ещё все силы на твои поиски истратил. Давай, заканчивай с этим! — приблизился и раздвинул засохшие ветки: — Хватит хандрить. Пора немного отдохнуть и собираться в путь.

И в этот момент с земли вскочило несколько фигур, одетых в камуфляж. Мощный удар в живот, а затем два удара в голову не оставили мне шанса к сопротивлению. Подсечка. Я упал на землю и тут же получил ещё один удар в лицо.

— Это он. Аккуратней! — произнёс знакомый голос, который отдавал приказы на немецком.

— Вы уверены, герр лейтенант? — спросил другой голос.

— Абсолютно! Это и есть тот самый Алексей Забабашкин, — ответил первый голос. И чья-то фигура склонилась надо мной.

Но, прежде чем провалиться в небытие, я, находясь на грани сна и реальности, собрал волю в кулак и разбитыми в кровь губами прошептал в ненавистную морду предателя и диверсанта Зорькина:

— Я не Алексей. Я Але…

Глава 7 Повороты судьбы

О том, что я нахожусь в самых настоящих застенках, понял сразу, как только пришёл в себя. Но это были не застенки Гестапо, которое, я помнил, работало только на территории Германии, а совершенно обычное серое помещение, в которое меня заточили те, кто производил захват.

Их группа была численностью не менее двенадцати человек. Работали они чётко, слаженно, и по их специфической форме можно было понять, что это далеко не обычные пехотинцы. Скорее всего, это подразделение было чем-то вроде спецназа. Собственно, хоть и косвенно, это подтвердил и сам Зорькин, который руководил операцией по моему поиску.

— Видишь, Забабашка, какие силы пришлось привлечь, чтобы тебя поймать? Элита! Так что цени, — сказал он после захвата, прежде чем в очередной раз ударить мне по голове, отвесив подзатыльник, тем самым подгоняя.

Я никуда не спешил, поэтому удары получал часто. А когда мне это надоело, то послал всех в известном направлении и, упав на траву, отказался дальше идти.

Уговоры, запугивания и избиение не помогли, поэтому захватчикам пришлось взять меня под руки и тащить. Я понимал, что сопротивляться особого смысла нет, их больше, и они сильнее, но облегчать гадам выполнение задания не собирался. Наоборот, препятствовал этому, как можно шире расставляя ноги и стараясь цепляться ими за деревья и кустарник. Нёсшие меня пехотинцы нервничали, и я вновь и вновь получал тычки и удары. И этих побоев было так много, что, в конце концов, они добились своего — после очередного такого удара я потерял сознание. Не сказать, конечно, что я полностью был в кристально ясном сознании после дикого выматывающего силы марафона действий против немцев и того числа ушибов, контузий, взрывных волн и хлёстких выстрелов родной мосинки, которое перенёс за последние дни, но именно вот этот меня окончательно вырубил.

Пока меня тащили на руках по лесу, пока везли на грузовике, я несколько раз на пару мгновений приходил в себя и вроде бы слышал, что везут меня в Новгород. Со всех сторон адекватно оценить складывающуюся обстановку, я, естественно, не мог, но считал, что это очень плохо. И тут дело было в том, что город уже более трёх недель находился в оккупации, и вся карательная, «тюремная» инфраструктура за это время, наверняка, уже была более-менее налажена. А это значило, что если меня возьмут в серьёзный оборот, то сбежать оттуда будет очень сложно.