Неприкосновенный запас

– Потому что они - фашисты.

Старуха закашлялась, и лицо ее стало багровым. Потом она успокоилась и подняла глаза на Ингу.

– Подойди к этой стенке и посмотри. Фотография старая, но глаза у тебя молодые - разглядишь.

Инга подошла к стене. Из маленькой рамки на нее смотрела санитарка, в пилотке, гимнастерке, через плечо санитарная сумка с крестом. А винтовки действительно не было.

Инга долго рассматривала фотографию. Потом оглянулась.

– Возьми себе... на память, - сказала Верина мама.

– А вам?

– У меня еще есть. Если нравится - возьми.

– Нравится, - сказала Инга.

И сняла со стены старую фронтовую фотографию.

Родился месяц. Он лежал на спине, задрав острый носик вверх, и над ним, как осколочек, сверкала звездочка. Месяц был тоненький и хрупкий. И чтобы не было жестко, ему под голову легла тучка.

Инга стояла посреди двора и рассматривала новорожденный месяц. Ей казалось, что если она крикнет, месяц отзовется тоненьким голосом.

Вечером папа увидел на стене незнакомую фотографию.

– Кто это?
– спросил папа, рассматривая фотографию.

– Фронтовая санитарка, - был ответ.
– Верина мама. В нее на войне стреляли. А у нее не было лишних рук для винтовки.

Папа внимательно посмотрел на дочь. И тогда Инга спросила:

– Почему в санитарок стреляют? Тех, кто лечит, нельзя трогать, иначе некому будет лечить.

– Ты правильно рассуждаешь, Инга, - после некоторого раздумья ответил отец.
– Но в жизни бывает иначе. Сломя голову мчится самосвал. Асфальт свежий. Шофер тормозит. Машину заносит. А для самосвала "скорая помощь" как скорлупка.

– А на войне?

– На войне, дочка, у всех есть защита. У танков - броня, у пехоты окопы, только у врачей и санитарок нет защиты. Белый халат - и никакой брони.

– А пуля не разбирает, где боец, где санитар.

– Верно. Не разбирает.

– Все равно я буду врачом, - сказала Инга. И, немного подумав, добавила: - Лучше бы маму ранило на войне...

– Почему?
– тревожно посмотрел на дочь папа.

– Она была бы раненой, но с нами. Понимаешь, папа?

Отец ничего не ответил. Он подумал, что когда была война, маме было три годика, и она не могла быть санитаркой. Но было бы хорошо, если бы она была с ними. Раненой, больной, лишь бы с ними.

Все последующее время Инга продолжала думать о Вериной маме, которая на войне была санитаркой. Инга представляла ее в белом халате и в белой косынке, идущей по полю навстречу фашистам. Она шла, а танки стреляли прямо в нее. У нее не было ни брони, ни окопа. Ее ранили, а Ингина мама приехала за ней на "скорой помощи". Почему у врачей и санитарок нет никакой защиты? Почему для самосвала "скорая помощь" как скорлупка?

Инге вдруг стало жалко Веру, словно на войне ранили ее, а не ее мать. Потом Инга подумала, какая Вера счастливая, раз у нее есть мама, пусть раненая.

Потом она подумала о молодом месяце. Наверное, когда он заснет, то погаснет. И во всем мире станет темно. Без месяца.

11

Киностудия в вечном движении. Все здесь спешат, словно перед отходом поезда. Коридоры студии людны, как улицы. Они и есть улицы, удивительного, тревожного мира кино.

В этих коридорах, как на незнакомых улицах, можно заблудиться. Можно встретить Дон Кихота или Робинзона Крузо. Они похлопают тебя по плечу и будут говорить с тобой как равные.

Коридоры - улицы киностудии, павильоны - площади.

В центре огромного павильона была построена декорация комнаты. В пустом, полутемном пространстве комната казалась счастливым островком тепла и уюта. В комнате стояла нормальная мебель, на стенах желтели обои и висели фотографии в рамках. На столе стояла лампа. И хотя она не горела, в комнате было очень светло. Инге показалось, что ее комната сорвалась с места, перелетела через весь город и очутилась в центре огромного пространства. Инге захотелось войти в комнату, закрыть за собой дверь и остаться одной. И тогда вся эта непонятная суета останется там, снаружи. Будет тихо и покойно. Как дома.

Вдруг она увидела Веру. Артистка была в белом халате - в таком же, как у мамы! Она шла через павильон, а за ней едва поспевала костюмерша с иголкой и ножницами.

– Какой неудобный халат, - говорила Вера женщине с иголкой.
– Я в нем тону. Можно его переделать?

– Подошью, - неохотно сказала костюмерша.

– Он с чужого плеча. Трудно играть, когда с чужого плеча, - вздохнула Вера.

– Халат как халат, - сказала костюмерша.
– У нас все с чужого плеча. Скупые играют добрых, смелые - трусов...

Вера как-то странно посмотрела на костюмершу и, ничего не сказав, пошла дальше. Костюмерша воткнула иголку в край синего халата и достала из кармана булку.

– Здравствуйте, - сказала Инга Вере.

– Инга!.. Ты понравилась моей маме. А моя мама строгая, - сказала артистка и улыбнулась.
– А я тут халат меряю... Сейчас сниматься.

– Он пахнет нафталином, - сказала Инга и сморщила нос.

– Ну вот и запах не подходит!
– вздохнула костюмерша и пошла прочь, на ходу жуя свою булку.

Появился Карелин.

– Привет! Как у вас дела? Инга, ты в порядке?
– на одном дыхании произнес режиссер.

– Я в порядке, - сказала Инга.

– Прекрасно.
– Карелин критическим взглядом обвел павильон.

А здесь уже кипела жизнь, сумбурная и непонятная, напоминавшая полный разброд. Стучал молоток - рабочие подгоняли декорации. Художник по свету тонким, пронзительным голосом кричал, задрав голову: "Уберите правую дегу! Слышите? А под окном поставьте бубочку. Одну бубочку". Ассистент оператора вставлял новую кассету и протирал оптику. Помреж листал сценарий. Каждый был занят своим делом, и оттого, что у каждого были совсем разные дела, создавалось впечатление неразберихи. Но режиссер понимал, что никакой неразберихи нет. Идет работа. Последние приготовления перед съемкой. И едва прозвучала команда: "Мотор!" - эти люди, как бойцы в одном строю, начнут делать то сложное, требующее выдержки и дисциплины дело, имя которому КИНО.

И вот уже звучит голос Карелина - голос полководца:

– Внимание! Всякая беготня прекращается. По местам!

Жизнь павильона затихла, замерла.

– Инга, подойди ко мне.

Инга медленно подошла к режиссеру.

– Значит, так, - сказал он и стал накручивать на палец прядь своей бороды.
– Вера входит в комнату, ты соскакиваешь со стула, подбегаешь к ней и говоришь: "Мамочка, как я по тебе соскучилась!" А ты, Вера, обнимаешь ее и говоришь: "Знаешь, что я тебе привезла? Отгадай!" "Собаку", - говоришь ты, Инга. "Вот и не собаку, а совсем другое". Прорепетируем этот кусок. Тише! Тише!