Нерассказанная история
Шрифт:
Негодная мать.
Я так не думаю.
Для них она сделала бы все, что только в ее силах. И то, что она решилась оставить детей, в моих глазах – величайший акт бескорыстия и самопожертвования.
Было ли все это зря?
Пока трудно сказать, а меня не будет рядом, чтобы это узнать. Лично я не могу делать вид, будто именно эти соображения подтолкнули меня помочь ей. Мои причины были иными. Я боялся за ее рассудок. Предполагал, что показное легкомыслие и бесшабашность доведут ее до ранней и столь же эффектной кончины. И я хотел быть ближе к ней. Даже самый преданный из придворных не в силах отрешиться от собственных интересов.
В отличие от нее я никогда не считал, что в отдаленном будущем она сможет открыться им. Хотя у нее было множество совершенно фантастических и, конечно, неосуществимых проектов. Все они подразумевали риск ее разоблачения,
26 февраля 1998 года
Осталось немного. Десять дней. Думаю, мне понадобится водитель. Какой-то участок пути я проделаю в своей машине, а потом сменю пару такси. Я человек осторожный.
27 февраля 1998 года
Из-за перевозбуждения я ослеп на левый глаз. По крайней мере мне нравится так думать. Весьма неожиданно и за одну ночь. Время от времени изображение расплывалось, но сегодня утром я проверил его, что уже вошло в привычку, и он ничего не видит. У меня нет выбора, кроме как взять водителя прямо от Вашингтона.
28 февраля 1998 года
Сегодня приехала Патрисия. Привезла запеченного с бобами ягненка. У меня даже аппетит разыгрался.
Лидия, о, Лидия… Надеюсь, мое появление не расстроит ее. Я представляю собой не слишком привлекательное зрелище. Левый слепой глаз вращается в глазнице, отчего вид у меня несколько безумный.
Ее тоже часто считали безумной. «Фирма» твердо придерживалась этого мнения. Если не считать тех случаев, когда они рассматривали ее как маленькую интриганку-манипуляторшу, которая точно знает, что делает.
Публика разделяла эту точку зрения.
То, что казалось безумием свекру и свекрови, считалось мужеством. И отчаянием.
Впрочем, отношения были не так просты.
Фотографии расстроенной, тоскующей принцессы появлялись во всех газетах вместе с самыми грязными сплетнями.
– Почему все так меня ненавидят? – недоумевала она.
Повторюсь: ее решение оставить детей было самым бескорыстным ее деянием. Но она – женщина сложная. Возможно также, что это был ее величайший акт нарциссизма. Никаких больше падений-взлетов на барометре общественного мнения. Она поднялась в небесную твердь, и кто теперь осмелится измерить силу ее любви?
1 марта 1998 года
Патрисия легла спать. Кастрюлька с привезенной едой стоит в холодильнике: аппетит меня неожиданно подвел. Я заставил себя выпить белковый коктейль, но мой желудок едва его удерживает и, боюсь, скоро сдастся.
Я должен закончить дневник и пропустить через бумагорезку. Все это время он держал меня на плаву и свою роль сыграл до конца.
2 марта 1998 года
Я попрощался с сестрой, утром она вернулась в Лондон, едва сдерживая слезы. Как и я… она хорошая девочка. Мы обсудили похоронную церемонию. Она была так добра, что не спросила о книге.
Осталось шесть дней.
Мне нужно прекратить все это писать. Все больше и больше воспоминаний. Шквал. Достаточно, чтобы удержать все в памяти. Что станет с Лидией?
Хотел бы я с уверенностью ответить на этот вопрос. Обдумать его и записать.
Видеть ясно прошлое достаточно трудно. Кому это знать, как не историку! А будущее… мы можем только гадать.
Одно я знаю точно: если она сломается, то исключительно из-за какого-то мужчины. Неизбежно ли это, учитывая ее манеру жить страстями, бросаться в эти страсти с головой… обрекая себя на все новые удары?
На это я не могу ответить с уверенностью, хотя знаю ее хорошо, возможно, лучше, чем близкие ей люди, любовники и друзья. (Остальные выпали
из дилижанса ее благосклонности, остался только я со своей настырной собачьей преданностью.)Вся эта одержимость, беспорядочные маниакальные поиски утешения (в еде, психотерапии, любви) не носили неизгладимого отпечатка помутненного сознания или душевной болезни. Я рассматриваю их как реакцию на жизнь в состоянии постоянного кризиса, под пристальным взглядом общественного мнения, в токсичной и легко воспламеняемой атмосфере славы.
А другие? Они справлялись!
Но это меня не убеждает. Никто другой не был на ее месте, в ее клетке, в непрестанной травле прессы. Я не могу найти справедливого сравнения.
Но верю, что она найдет свой путь, потому что очень этого хочет.
Так же сильно, как мне хочется в это верить.
3 марта 1998 года
Сегодня головная боль не отступает, а мой здоровый глаз то и дело заволакивает дымкой. Я особенно не переживаю. Потребовалось довольно много времени, чтобы левый глаз отказал окончательно.
Но все же мне нужно отдохнуть.
А завтра – последний выпуск…
Глава 16
3 июля 1998 года
Дорогой Лоуренс!
Надеюсь вы это одобрите. Мистер Уокер был готов продлить аренду еще на шесть месяцев (как вы и предсказали), но мне было необходимо уехать. В Грейвелтоне я задыхалась. Честно говоря, я не могла провести там и лишней минуты.
Я кажусь вам неблагодарной? Но я ни за что не хотела бы, чтобы вы так считали. Вы утверждали, что мне нужно место поспокойнее, чтобы отдышаться. Уверена, что вы были правы. Вы всегда правы. Так или иначе, я по-прежнему в Северной Каролине и сняла квартиру в Шарлотте, в большом здании в самом центре города. У меня такое чувство, словно я свернула за угол и начала совершенно новый отсчет. Думаю, что вы должны это знать. Всю прошлую неделю (я пробыла здесь три с половиной) я ни разу не плакала. Слезинки не проронила. И я не могу никому это сказать. Кроме вас. Лилиан, моей соседке напротив, семьдесят шесть. Она держит трех черепах и играет в маджонг со своими приятельницами. В тот день, когда я переехала: два чемодана, три коробки, – она пришла ко мне с орхидеей в горшочке и бутылкой омерзительной шипучки. Такой сладкой, что зубы заныли. Но мы все равно выпили ее, устроившись на балконе, и она рассказывала мне о курсах итальянского, которые посещает. В ноябре она едет в Рим и Флоренцию и к этому времени рассчитывает свободно объясняться с тамошними обитателями.
Я же сидела и думала, какие у меня цели. Тогда и решила больше не плакать целыми днями. И теперь продержалась целую неделю. Жаль, что вас нет здесь. Наверняка вы похвалили бы меня.
Мне нужно так много вам сказать. О многом поговорить. Я трижды пыталась позвонить вам в марте, но, разумеется, знала, что причина только одна. Вы никогда меня не подводили.
Всю свою жизнь я была одна и повторяю себе, что в этом нет ничего нового. Одна после ухода мамы, когда папа совсем о нас не думал. Одна во дворце, одна в браке, всегда и всегда одна…
Нет, не волнуйтесь за меня. Я еще держу голову над водой. И не совсем безнадежна. Вы не зря потратили время. Это все, что я хотела сказать.
С глубочайшей симпатией Ваша Лидия.
7 июля 1998 года
Дорогой Лоуренс!
Мне нужно кое в чем признаться. Я звонила мальчикам. Но каждый раз натыкалась на автоответчик. Потом я попыталась представить, что бы вы сказали насчет этого. И только тогда сумела остановиться и больше этого не делать. Так что, как видите, вы по-прежнему со мной. И по-прежнему делаете для меня все. Если сосредоточиться, я совершенно ясно слышу ваш голос.
Лидия.