Нерассказанная история
Шрифт:
Грабовски закрыл ноутбук и направился к двери, но тут же решил, что будет безопаснее взять его с собой. Его комната запиралась только изнутри. Конечно, это глупо: ноутбук с таким же успехом можно украсть из машины. Но машины столько лет служили ему офисом, что он чувствовал там себя в большей безопасности.
Он нашел бар в Джейнсе и заказал пиво с виски. В это время дня строительные рабочие уже перебирались в другие бары или возвращались домой. За столами сидели парочки, парни помоложе играли в пул. В глубине, где стояли отдельные кабинки, что-то праздновали почтенные матроны. Если бы они были похожи на Кэти, то нацепили бы панталоны-утяжки и лучшие лифчики, чтобы покрасоваться друг перед другом. Мужья бы довольствовались видом их обвисших титек под старыми майками, в которых они ложились в постель.
Грабовски попытался увидеть себя в зеркале за стойкой бара, но полки располагались слишком тесно и к тому же были уставлены бутылками со спиртным, и он сумел разглядеть только один глаз и клок поседевших волос. Сейчас он попробует не менее трех сортов бурбона и постарается продегустировать все восемь сортов односолодовых…
Он заказал
Теплый ветер распахнул дверь и принес женщину. Она уселась на табурет чуть подальше от Грабовски.
– Скотч со льдом, – велела она. Бармен открыл было рот, но она отмахнулась. – Я у тебя не спрашивала, сколько это стоит! Мне плевать!
На ней был жакет из искусственного меха, несмотря на теплую погоду. В этих местах, возможно, он вообще не нужен: здесь никогда не бывает по-настоящему холодно. Ноги были длиннее, чем у марафонской бегуньи. Щиколотки выглядели слишком тонкими в тяжелых «платформах».
– Я пью здесь два года, – сообщила она, ни к кому в особенности не обращаясь. – Стоит объяснить почему?
Она подняла стакан. Под ногтями чернели полоски грязи.
– Насмотрелись? – спросила она Грабовски. – Хотите, устрою стриптиз?
– Извините, я задумался и не понял, что глазею так грубо, – пробормотал он, отводя глаза, но тут же вновь уставился на нее.
Она рассмеялась:
– Что же, здесь особенно не на что смотреть. Поэтому мужчине простительно.
– Не возражаете, если я куплю вам выпивку?
Одним движением плеч она сбросила жакет, что показалось Грабовски знаком согласия. Грабовски пересел на табурет рядом с ней.
– Итак, чем вы занимаетесь, мистер…
– Джон. Я фотограф.
– Правда? Что же вы фотографируете?
– Людей. Я фотографирую людей.
– То есть делаете портреты? И снимаете свадьбы? Студийные семейные снимки?
– Похоже, вы не слишком впечатлились.
Она была привлекательна, в уличном, вульгарном стиле. Слишком короткое платье, длинные светлые волосы завязаны высоко на затылке. Руки в цыпках, как у ребенка. Но теперь он видел, что под ногтями не грязь, а краска.
– Каждый делает, что может, – кивнула она. – Откуда вы?
– Из другого города.
Она снова рассмеялась:
– Не пойдет!
– Как насчет вас?
– О, я кочую. Прожила здесь два года, но скоро уеду.
– Я хотел сказать, чем вы занимаетесь?
– Рисую, Джон. Этим и занимаюсь.
Она постучала ногтями по стакану, и бармен его наполнил.
– А что вы рисуете?
– Людей.
– Портреты, – ухмыльнулся Грабовски. – Семейные портреты, которые вешают над камином.
– Туше! – воскликнула она. – Полагаю, я это заслужила.Она жила на втором этаже коттеджа на две семьи, на узенькой улочке, где гаражи выплескивали свои захламленные внутренности прямо на дорожки, а машины были припаркованы на мостовой.
Она прошла по гостиной, включая многочисленные лампы. Ни одна не светила ярче, чем свеча, а многие были завешаны шарфами, что показалось Грабовски прямой угрозой пожара.
Грабовски попросил разрешения воспользоваться ванной. Плеснул в лицо водой и подумал было заодно ополоснуть и свой член, но решил, что это означало бы искушать судьбу. Он не посмотрел в зеркало, на случай если ему не понравится увиденное. По контрасту с гостиной свет в ванной безжалостно бил в лицо.
Он по-прежнему не знал, как ее зовут.
– Эй! – воскликнула она, когда он вернулся. – Не желаете посмотреть мои работы? Студия позади дома.
Он не хотел видеть ее работы. Если они окажутся ужасными, ему станет неловко. Что тогда говорить?
– Да, – пробормотал он, – возможно, позже.
– Позже? – рассмеялась она. – Ладно, вижу, вы хотите сразу перейти к делу.
– Но если у вас нет желания… – начал он и внезапно понял, что тоже ничего не хочет. Конечно, она славная, губастенькая, не жеманится, не притворяется, но вся эта история грустная и достаточно избитая. Хотя она ни в чем не виновата, и если он сейчас уйдет, это будет непростительной грубостью.
– Расслабься, – бросила она. – Мы здесь замерзнем.В постели она закрыла глаза, пока он трудился над ней. И не мог сказать, наслаждается или нет. Чувствовал только, как собирается на пояснице пот и катится по бокам.
Он изучал ее лицо. Она казалась спящей, только губы чуть раздвинуты в легкой улыбке.
– Открой глаза, – велел он ей. Она послушалась.
– Взгляни на меня!
Несколько секунд она смотрела на него, после чего снова опустила веки и обхватила его ногами.
– Все нормально? – спросил он, немного погодя.
Она сидела на кровати, скрестив ноги и сворачивая на журнале косячок.
– Я же кончила, так ведь?
– Но тебе было… ну знаешь… хорошо?
Она рассмеялась, зажгла косячок и глубоко вдохнула.
– Так чего ты хочешь, медаль?
– Прости. У меня давно не было женщины.
– Я паршиво рисую, – призналась она, улыбаясь и растирая его бедро.
– Ничего подобного, – возразил он. – Пойдем посмотрим! Я бы хотел увидеть твои картины.
– Отвали! – бросила она. – Нечего меня утешать!
Грабовски вздохнул про себя. Это вошло в привычку еще во времена Кэти. Женщины слетают с катушек, если мужчина вздохнет, пока они готовятся дать бой.
– Не принижай себя, – посоветовал он.
– Вовсе нет, – выдавила она, и лицо ее неожиданно смялось. – Я просто бездарь, вот и все.
Она включила телевизор, и они смотрели фильм, сидя в постели, как старая женатая парочка. Он смертельно устал. И даже не знал, предложит ли она остаться. Если спросит он, она воспримет это как признак его бесчувственности, потому что мужчина
без всяких слов должен распознавать желания женщины, хотя они только что встретились.– Можешь идти, если хочешь, – сказала она, словно прочитав его мысли. Ее глаза были красны от марихуаны. Она была старше, чем ему сначала показалось.
«Возможно, это к лучшему», – решил он.
Уже одевшись, он пообещал:
– Я тебе позвоню.
– Ну да, конечно! Ты даже имени моего не знаешь.
– Прости, – буркнул он, причем совершенно искренне. Он не совсем понимал, что сделал не так, но его одолевала грусть.
– Проваливай, – прошипела она и прибавила звук.
Грабовски едва только заснул, как зазвонил мобильник. Пришлось нашаривать его в темноте.
– Господи, Ник, сейчас глубокая ночь.
– Не знаю, что на меня нашло, но мне кажется, это дело срочное.
– Ладно, выкладывай. Что у тебя?
Ник откашлялся, как всегда, перед очередным отчетом.
– Лидия Снейрсбрук – имя необычное. Я нашел только трех кандидаток. Одна родилась в Стирлинге в пятьдесят четвертом, по возрасту не подходит. Вторая – в шестьдесят седьмом, а значит, слишком молода. Третья вроде бы то, что надо, родилась в шестьдесят втором в Уилтшире. Родители Мэри Джоанна Снейрсбрук, домохозяйка, и Джозеф Ренфру Снейрсбрук, банкир и гражданин США. Поэтому я решил сначала поработать над ней. Других пока не трогал. Решил, что ты захочешь услышать прямо сейчас.
– Уверен, у тебя работает счетчик, – съязвил Грабовски. Информация Ника никогда не обходилась ему дешево. – Поэтому лучше выкладывай.
– Я не смог ничего на нее накопать.
Грабовски ждал. Ник не позвонил бы посреди ночи просто так, ради забавы.
– Ничего. Ни свидетельства о браке, ни водительских прав, ни штрафной квитанции за неправильную парковку. Ни свидетельства о выдаче кредита. Ни черта!
– Леди растворилась в воздухе, – хмыкнул Грабовски.
– Поэтому я проверил записи о смерти.
Грабовски затаил дыхание.
– Лидия Снейрсбрук родилась двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Умерла тридцатого апреля того же года. Внезапная детская смерть в пятидневном возрасте.
Грабовски потерял дар речи. И вознес безмолвную благодарственную молитву Господу.
– Граббер! – окликнул Ник. – Ты здесь?
– Здесь.
– Так что мне теперь делать? Отследить двух остальных?
– Нет. Не стоит. Хорошая работа, Ник. Посчитай, сколько я должен, и дай мне знать.
– Я помог?
– Еще как! – заверил Граббер, пытаясь скрыть нараставшее возбуждение. – Это все решает!
– Ладно, босс. Но что именно решает?
– Да ничего такого. Тупик. Послушай. Мне бы немного поспать… но все равно, спасибо за звонок.
Уснуть, разумеется, он не мог, и даже не пытался. Снова просмотрел снимки и заметался по комнате. Это правда. Чистая правда. Величайшая удача в жизни. Величайшая гребаная удача в жизни любого! Но она выпала ему.
И он вполне может напортачить. Нужно все делать по уму и очень осторожно. В четыре утра, когда по всем правилам он должен был подыхать от похмелья, голова была яснее, чем за последние десять лет!
Он не ОБЯЗАН ничего доказывать. Конечно, не обязан. Ему нужно знать одно: что он не оказался полным идиотом. Следовало бы попросить Ника послать е-мейлом свидетельства о рождении и смерти. Возможно, тот, кто спланировал это для нее, сумел на основании первого документа изготовить ей второй паспорт.
Нужно сделать побольше снимков. У него совсем нет хороших… тех, где она с бойфрендом. С того места, где он прятался, когда вел слежку за ними, никак не навести объектив под нужным углом. Он знал, где поместят эти фото: одно на обложке, остальные шесть – на развороте. И если он сумеет подать эту историю, газеты ее напечатают. И никаких твердых доказательств не потребуется. Газетам не они нужны, а сенсация. Они считают роман между знаменитостями чем-то вроде поцелуя в щечку. Грабовски знал, как это будет:
«Не может ли эта женщина оказаться…»
Вот что будет написано в заголовках. Прошло почти десять лет с ее исчезновения при загадочных обстоятельствах, с идиотскими версиями и голословными обвинениями в убийстве. А вдруг этот маленький американский городок хранит тайну того, что случилось на самом деле в тот судьбоносный сентябрьский день? Стоит представить только, как будет подогрето любопытство публики! Сюда нахлынет орда репортеров, которые осадят ее дом, и к тому времени все будут знать, что она попросту сбежала… если, конечно, у этой дамы не найдется подходящего объяснения.
Грабовски пошел в ванную за стаканом воды. Посмотрелся в зеркало. Потер рукой щетину. Повернулся в профиль. Немного отяжелевший… и брыли появились, но все не так плохо. Волосы по-прежнему густые, и седина идет ему больше, чем естественный цвет. Кэти часто говорила, что у него добрый взгляд… прежде чем решила, что ненавидит его. Он смотрел на себя и гадал, что такого доброго в его глазах. Он всегда считал их немного грустными.
А если он ошибается насчет Лидии?
Грабовски вернулся в спальню, сел на кровать и стал перебирать четки.
Ему не нужно ничего доказывать. Кроме как самому себе. Так, чтобы твердо знать, прав он или нет.
И есть только один способ это сделать.Глава 19
Лидия нашла свои резиновые сапоги в комнате отдыха и отправилась мыть вольеры струей из шланга. Волонтеры поставили два стола для груминга собак за огороженной сеткой травянистой площадкой для выгула и сейчас работали над керри-блю-терьером и дворнягой с белыми носочками, попавшей в приют вчера, полностью покрытой грязью. Остальные собаки гоняли по площадке, они затевали драки, бродили между столбами и дружелюбно обнюхивались. Вода из шланга ударила в землю и сверкнула радужными каплями, прежде чем разлиться по всему вольеру. Лидия взглянула в дальний конец площадки, где поместили питбуля. Пес с мрачным видом сидел у проволочной двери. После того как он укусил Топпера в переднюю лапу, его обрекли на одиночные прогулки.