Нет мне ответа...
Шрифт:
Ну, бывайте здоровы! Пусть охотничий сезон принесёт удачу! Пусть Вам хорошо пишется и вольно дышится. С Новым годом! Мира Вам и нам. Новых замыслов и новых книг! Кланяюсь. Ваш В. Астафьев
Декабрь 1982 г.
(М.А.Ульянову)
Дорогой Михаил Александрович!
Вот и еще один год жизни минул, ещё один кусочек жизни откололся от нас и булькнул в бездну времени. Поклонимся ему вослед поблагодарим за то, что он был мирным, а более ни помянуть, ни поблагодарить его не за что: всё та же суета, демагогия, ложь, время, выродившееся в безвременье, нация, на глазах распадающаяся, как больная брюшина, давно, в молодости ещё поражённая болезнью рабства, униженности и ко всему покорности, что делается вокруг. Да и нет её уже, нации-то, — что-то полурастворённое ассимиляциями, нация, не восстановившая себя не только
Видел Вас издалека на юбилейном пленуме, но вокруг Вас толпились люди и мелькали блицы фотоаппаратов, и я не подошёл — мой единственный зрячий глаз плохо переносит мельканье блицев. Но все блицы померкли, когда начались речи с юбилейной трибуны. Конечно, наивно было бы ждать в такой день на такой трибуне какие-то откровения, в основном талдычат всё то же, что и тридцать, и сорок лет назад...
Выдержал я лишь до Муслима Магомаева — пусть бы он да Биешу больше пели. Ушёл я в гостиницу, и там мы с хорошими людьми хорошо попили и чайку, и кофейку, и коньячку. С тем я и поехал в Вологду за дочерью и внуком. Привёз их сюда. Дочь где-то сразу после Нового года будет рожать нам второго внука, внучку ли. А муж в бегах. Они, мужья-то, сейчас передовые, не то что мы, отсталые — заведём, бывало, детей и сами их воспитываем, растим. кормим, теперь этим государство вроде должно заниматься: нужны ему рабочие и солдаты — корми! Ну, а в нашем варианте — дед и бабка пока живы, будут нести семейное бремя (слово-то какое точное!). Зять мне как-то сказал бодренько: «Как вы, папа, живёте — живут единицы, как я живу — живут миллионы». А ведь рабочий, дорожник, и гляди, как политицки подкован! Не зря боролись за всеобщее образование, и они. образованные, хотят вольно пить, валяться в медвытрезвителях, поднимать кулаки на жену за то, что она его мужа, кормит, поит и ублажает.
Такой свободы ещё свет не видывал! Вот это демократия! Для лжецов! Для лодырей и пьяниц. Позабавлялись в своё время наши духовные наставники пустыми словами и жестокими мерами воздействия, не задумываясь, что из этого получится, произрастёт. И произрос законченный трус да тунеядец в невиданном масштабе! А как теперь всё это исправлять и что делать — никто не знает.
Посмотрел я «Частную жизнь», но как-то в неподходящий момент, что ли. Случилось так, что эту «Частную жизнь» я смотрел после «Амаркорда» Феллини, и такой пресной, вываренной показалась мне эта самая «жизнь» после разудалого, хулиганского и воистину гениального итальянца.
Первый раз Вас видел в неестественном каком-то гриме, в замедленном действии, в пригашенном темпераменте, словно вожжи сзади Вас были и ими поворачивали Вас то влево, то вправо, даже паузы, возможно, и хорошо сыгранные, за что Вас и хвалят, мне тоже казались неестественными. Вполне может быть, виноват тут и «Ричард», который дважды подряд был у нас показан по телевидению. И, кстати, «Ричард» по телевизору показался мне даже лучше, чем в театре, — в театре я видел спектакль, сидя далеко, и не видел «крупных планов». Но всё же более всего мне ближе бывший солдат из «Последнего побега» — вот где всё гуманно, всё естественно и до крайности неистово! То была ваша роль!
Ну-с, с Новым годом! Поскольку люди вы занятые, в книжке, посылаемой Вам, я пометил, что надобно прочесть. Остальное — по желанию и вразброс — под настроение читать. Книга выходила с большими осложнениями, так что новую мою вещь уж никто и печатать не хочет. Лежит в столе. Обнимаю. Целую. Общий всем поклон. Ваш Виктор Астафьев
1983 год
23 января 1983 г.
Красноярск
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Ирина подарила нам внучку. Далось это тяжело, с нервотрепкой и прочими последствиями. Более месяца, а если считать заезд в Вологду, привыканье в Красноярске и прочее, и прочее, то месяца полтора я не мог ни писать, ни думать. А потом тоже разболелся, валялся в соплях гриппозных. Где-то простудился. Зима-то у нас, в общем, милостива, слякоти нет, но перепады большие — вчера было ночью минус 26, а днём минус 1—3.
Завтра Ирину привезут домой.
Она тут побудет какое-то время, и как окрепнет, так их мать и проводит в Вологду. А я 28-го уйду в профилакторий и возьмусь за роман о войне. Приходили тут майоры из «Красной звезды» и, каясь за прошлые «недоразумения», просили у меня кусок ко дню Красной армии в газету. Я им, конечно, говорил, что к датам не подхожу, но они вынудили меня посмотреть черновик второй части романа, года три уж валяющегося в столе, и я увидел вполне серьёзную зрелую прозу в очень железно И твёрдо построенной книге, где, в отличие от современного романа, ни путаницы, ни тупиков и материал ещё жив в памяти. Так решил я смутную-то вещь отложить и взяться за главное, ибо услышал тут мудрое изречение Курчатова, что можно всю жизнь растащить на дела второстепенные и что надо, как он, всегда заниматься только главным делом. Для него этим главным были атомная и водородная бомбы, оставленные нам на добрую память, и как мы главное дело его поборем нашим главным — не знаю, но явные сдвиги есть.Мой неврастеничный и умненький внук Витенька спросил тут у бабы, когда, с какого возраста принимают на комбайн? Бабушка, естественно, поинтересовалась — зачем ему это? «А я не хочу никого убивать», — ответил он. Вот если человечество так проникнется, успеет проникнуться отвращением к войне, то уже в эмбриональном состоянии его будет рвать от запаха пороха, и можно будет говорить серьёзно о мире и разоружении. Все, все, от мала до велика, должны напитаться отвращением к убийству, иначе ничего не выйдет и все словеса и усилия наши впустую.
Ну чего ты, ей-богу, разбрюзжался! Ведь пишу, да и не только я, с расчётом на понимание и доверие читателя, хотя бы такого редкого, как ты. И на тебе! Там же поставлено «провинциальная критика — не по географическому принципу», ну, если дело дойдёт до переиздания при мне или без меня, поставьте моё любимое словечко «направители», то есть «критики-направители».
Да ты и не хуже меня понимаешь, о чём речь в книжке, да, видно, так отсырел и заглох в своём псковском углу, что уж и чувство юмора потерял, думая о боге и крестах. А я вот как раз читаю «Окаянные дни» известного тебе автора [Бунина. — Сост.] и ещё раз убеждаюсь, что нет его, бога-то, нет, иначе бы он давно покарал всю эту свору страшными и немедленными муками, он почто-то карает всё не тех, всё вслепую, и насылает болести на простой люд.
Я вон на Вологодчине узнал новость такую, что волосы везде зашевелились: на северо-западе, а значит, и у вас, появился энцефалитный комар! Значит, и у нас он, голубчик, скоро будет. Во всяком разе колорадский жук уже гостит и успешно переваливает любимый твой Урал, а ты там бурчишь: «Не трожь Дедкова-братишку и Золотусского не трожь, а то пасть порву!»
Да и не трогаю, не трогаю! Во-первых, боюсь, во-вторых, люблю их и соболезную им не меньше тебя.
А получил ли ты от меня вырезку из газеты с твоим собственным изображением? Неужели братишки-доглядчики перехватили? Очень юморной был снимок. Я пописал, ещё до эпопеи с рождением внучки, маленько «затеси», а вообще осень и зима почти пропали.
Ну, не болей и не смурней. Обнимаю. Виктор Петрович
24 января 1983 г.
(В.Юровских)
Дорогой Вася!
Пока ты пребывал там, в чаду юбилейных наслаждений, у нас родилась внучка — Поленька.
Длилось это долго, для всех нервотрёпно и сложно. Дело кончилось кесаревым сечением. Возили Иришу в Ленинград на исследования и подкрепления, затем, после пышного юбилейного пленума всех муз и искусств, я поехал в Вологду, где давно уже находилась Марья Семёновна, и мы Иришу вместе с Витенькой привезли сюда. Ирина хвора, рыхла, а Витенька неврастеничен и настырен, суеты, хлопот и всего прочего с ними много, особенно бабушке.
Наконец-то Иришу определили в роддом мой родной. Помнишь по «Соевым конфетам» больницу номер два, куда я брёл когда-то в войну почти политиком и где меня спасли для войны и будущих славных дел. Товарищам Брежневу и Павловскому не всё удалось добить и расстроить в стране и на транспорте, больницы по-прежнему обиходны, порядочны и приветливы. Ирине на родном моём транспорте сделали всё, что в силах современной медицины. и по совести, какая ныне возможна. Гора с плеч!
Осень потеряна, половина зимы тоже. Пока они здесь будут жить, ещё с месячишко, я попробую сделать черновик первой части военного романа (вторая часть вчерне давно написана), авось и получится. Что-то не стало хватать времени для работы!