Нет мне ответа...
Шрифт:
9 июня 1988 г.
Красноярск
(К.Перевалову)
Дорогой Кирилл! Уж пожелтело твоё письмо, лёжучи на столе, а я всё собираюсь ответить. Такой год трудный, длинный — спасу нет. По инерции я ещё ездил, что-то делал, в основном текучку. А потом напала апатия, даже шевелиться не хочется, а уж думать тем более.
О Франции и о том, что побывал на могиле Бунина, вспоминал не раз и вспоминаю, даже по телевидению поведал в связи с заданным мне вопросом насчёт Солженицына. Да и помню я Францию в основном по кладбищу. Помню слитно, подробно и даже солнечный осенний день ощущаю, и близким людям, как чудо и творение небесное, рассказываю о том, как я нашёл княгиню Веру Оболенскую. Наверное, у человека
Вероятно, существовала или существует где-то материя более совершения, чем наш внутренний мир, наша душа или то, что от скудости нашего ума мы называем душой — единственное, внематериальное, грубо говоря, чем мы вроде бы владеем, но ни «поймать», ни постичь, ни объяснить так и не сумели, да и сумеем ли? Хватит ли времени и ума?
Однажды, будто во сне явившись, прекрасная женщина уже существует в воображении, и это награда духа нашего, его вечный свет, его надежда, бол шей частью неосознанная, тайная, согревающая и дарящая свет иной, священный, как его принято называть. Может быть, обладание этой тайной и есть счастье человека?!
Я не испытал ни большого удивления, ни тем более потрясения, что встретил далёкую женщину мёртвой. Она не может быть для меня мёртвой, она ведь жива, всегда присутствует во мне и отсутствует в земном мире. И только моё физическое представление о том, как ей, живой, отрезали голову гильотиной, как преступный нож, выдуманный преступниками, чтобы казнить невинных и святых, причинял и причиняет боль, ибо я и сам её испытывал не раз и точно знаю ощущение холодного металла в горячем теле и ток крови со звоном, с удаляющимся шумом в голове и с остановкой всего этого. Разом! Мучительный миг, и уже не сознания, а чего-то в теле заключённого, в клубок свитого.
Словом, мне, земному человеку, жаль земного человека, но дух жив, и он не может быть убит даже такой могущественной, чудовищной машиной, как гильотина.
Выдуманная мною княгиня Оболенская, не зная того, безымянно существовала ещё до её рождения во мне и во мне же существует после её смерти, а может, будет существовать и после моей. Ведь досталась же она мне из чего-то, из чьей-то памяти, из чьего-то духа, заключённого в пространстве, и кто меня разубедит в том, что оно не всевечно? Значит, человек бессмертен? Не все, а только те, кто достойны этого, у кого могуч бессмертный дух настолько, что может пройти сквозь время и пространство.
Вот видишь, какие молодые думы во мне ещё живы, хотя душа устала, и порой мне кажется, что я уже столетний старик.
С большим юмором читал я в «Правде» заметку Володи Большакова о том, как кормят безработных в Париже. Нашим бы трудягам такое обслуживание, а детям в «передовых» наших детсадах — еду безработных, а то их уж закормили ивасями, капустой и лапшой из солоделой муки.
Долгое житьё в парижах вредно — уж очень несовершенной начинает казаться наша жизнь и страна, где «по заслугам каждый награждён». А «их» житьё плохое, и вообще они «не так» живут, как мы, и, что самое дикое, — не хотят, как мы, жить.
Коммунисты, накормленные в буржуйских харчевнях первоклассными продуктами, кроют буржуев в газетке «Юманите», кроют за разные несовершенства. Им бы к нам в Бийск либо в Шарыпово приехать и вкусить пролетарских харчей, пожить в нашем малогабаритном раю, поотравиться в столовых раз пять в месяц, постоять в очередях, порвать штаны на наших асфальтах и пуговицы в трамваях, то есть поработать в наших «экстремальных условиях», как сейчас говорят, — они у нас всё
время экстремальные.Словом, воспринял я заметку Володи Большакова как юмористическую, а очередь он заснял, видимо, вечером у кинотеатра на Монпарнасе, где парижане «низшего сословия» жаждут американского кинобоевика.
Ну вот, хотел написать тебе длинное, обстоятельное письмо, даже в индийскую или индусскую философию ударился, как привезли почту в деревню, а с нею три толстых рукописи графоманов и вёрстку первого тома «Последнего поклона», который подарочно издаётся в «Молодой гвардии». Закругляюсь и желаю тебе и Петрухе того, чего желают добрым людям, — здоровья и еще раз благодарю за солнечный день на кладбище Сен-Женевьев, за его грустную красоту и за душевное очищение. И всё помню приболевшего Петруху. Жалейте его — один же! Но шибко не балуйте — уж так ли туго приходится одноштучным интеллигентным мальчикам в нашей дорогой действительности, особенно в армии, что они порой накладывают на себя руки. Вы ведь не вечны, а ему дальше жить и Бог знает, что их ждёт.
Поклон Парижу, всему разом. И Володе, хоть он и отбил хлеб у Жванецкого, тоже привет. Преданно Вас помнящий Виктор Петрович
9 июня 1988 г.
Красноярск
(Д.Гусарову)
Дорогой Дима!
Много я тут поездил, много повидал. Был аж в Латинской Америке, в Колумбии, Перу, увидел наяву то, о чём давно мечтал, что снилось в дальних юношеских снах. Много и разнообразного народу живёт на земле, но никто не дал себя так разрушить, как мы, и вывод мой один: не надо разрушать, тогда и восстанавливать ничего не потребуется.
Южная Америка не дала растлить себя и свою древнюю культуру — это главное, что я увидел. Наоборот, влияние её на мировую современную культуру велико, особенно в ремёслах, музыке, танцах. Общение их друг с другом более независимо, чем у соседей американцев. Они, эти индейцы и креолы, не лебезят ни перед кем, психованные, горячие, но и восторженные, дружелюбные, нищие и богатые, трудящиеся и лентяи, воры и бляди, красавцы и красотки, почтительные, бодрые, ничего, даже правил уличного движения, не признающие, — живут непривычно нам, робким, от всего зависимым, послушным, зажатым даже в самих себе. Им же что убить, что полюбить человека — одинаково свободно. А природа! Особенно в Колумбии (я был в Боготе и возле неё). Четыре урожая в год. Овощи, фрукты, прикладные изделия ничего не стоят. Народ лёгкий на ногу, темпераментный, громкий и вольный, несмотря на военное положение и беспрестанную стрельбу.
Был в Новгороде, затем в Вологде у детей, затем в Москве на приёме в ЦДЛ, в «гостях у Рейгана», а после ходил на приём к Горбачёву, проговорили более часу, может, мой визит поможет Сибири и нам всем, может, и нет. Мне-то уже помог — я выговорился, «разгрузился», да и вблизи, глаза в глаза, посмотрел на нынешнего руководителя. Мужик он хороший и добра народу хочет, а уж как получится?..
Горе наше с Марьей непреходяще, и писать об этом не могу. Очень переживаем за детей, их двое, 12 и 5 лет, подтянуть бы их хоть маленько, до того возраста, когда они покрепче на ноги встанут. Сейчас они у сына в Вологде, и теперь у них трое гавриков, и их жизнь им уже не принадлежит.
Толя Знаменский написал мне насчёт повести, и хорошо, что вы хотите её печатать, а то одни Тухачевские да Блюхеры — сами они по ноздри в невинной крови народной, и Господь их покарал за жестокость и низкопоклонство перед тем же Сталиным — пострадали, и после «Ивана Денисовича» что-то насчёт убитых и замученных мужиков не слышно ничего. Мальчик, которого изобразил Знаменский, — укор и Сталиным, и нам всем, и маршалам: его-то за что предали и замучили?
Я думаю, Дима, моего давнего письмишка для вступления достаточно, это даже лучше, непривычней и, главное, короче. Я пока не готов ничего писать. Мне надо прийти в себя, отдохнуть. Устал. А тут погода... третий год не было весны и пока нету лета. Остываем помаленьку.