Неуютная ферма

И к изумлению Флоры, он протянул ей руку, которую она тут же пожала – тепло и даже растроганно. То был первый знак чего-то человеческого со стороны представителя Скоткраддеров. Флора чувствовала себя Кортесом на Дарьенском склоне или сэром Джеймсом Джинсом, разглядевшим в телескоп еще один белый карлик.

С веселым сердцем она зашагала по дороге к холмам. Если Рувим не переусердствует, убеждая отца, и Амос не догадается, что его хотят спровадить, то план сработает.

Утро выдалось погожее, и прогулка тем больше радовала Флору, что сегодня ее не сопровождал мистер Клоп (у нее никак не получилось думать о нем как о Мейстерклопфе). Предыдущие три дня они гуляли вместе, но вчера Флора твердо сказала, что ему нужно поработать. Она не видела большого смысла в работе мистера Клопа, однако предлог был вполне благовидный.

Нельзя сказать, что прогулки с мистером Клопом доставляли Флоре удовольствие. Начать с того, что его занимала исключительно проблема противоположных полов. Это было печально, но хотя бы понятно: в конце концов, многие наши лучшие умы подвержены такой слабости. Беда в том, что самые обычные предметы, не вызывающие фривольных ассоциаций даже у наших лучших умов, наводили мистера Клопа на неожиданные мысли, которыми он делился с Флорой и спрашивал, как ей такое сравнение. Флоре трудно было отвечать, поскольку тема нисколько ее не занимала, а мистер Клоп относил молчание спутницы на счет ее неразвитости. Он говорил, как удивительно, что почти все англичанки (точнее, почти все молодые англичанки, то есть англичанки в возрасте от девятнадцати до двадцати четырех лет) чрезвычайно неразвиты.

Иногда они гуляли в рощице очаровательных молодых берез. Их стволы казались мистеру Клопу фаллическими символами, а почки наводили на мысль о соска2х и девственницах. Он напоминал Флоре, что они идут по семенам, зреющим во чреве матери-земли, и говорил, что чувствует, будто ступает по телу исполинской бурой женщины. От этого (утверждал мистер Клоп) ощущаешь себя соучастником в неком величественном ритуале вынашивания.

Иногда Флора любопытствовала, как называется то или иное дерево, но мистер Клоп ни одного из них не знал.

Впрочем, изредка далекие холмы не казались ему исполинскими женскими грудями. Тогда он глядел на горизонт, щурился, глубоко вдыхал через ноздри и говорил, что пейзаж напоминает ему очаровательную картину Пуссена, или замирал над лужей и сообщал, что она похожа на полотно Мане.

Впрочем, справедливости ради надо отметить, что мистера Клопа занимали и общественные проблемы современности. Вчера, когда они с Флорой гуляли по рододендроновой аллее в поместье, открытом для публики, он заговорил о недавнем аресте в Гайд-парке. Рододендроны напомнили ему про Гайд-парк. Мистер Клоп сказал, что невозможно после семи вечера просидеть в Гайд-парке пять минут: или к тебе пристанут, или тебя заберут в полицию.

В Гайд-парке столько гомосексуалистов! Да и проституток тоже. Только гляньте, какой у этих рододендроновых бутонов возбужденный, фаллический вид!

Рано или поздно нам придется решать проблему гомосексуалистов. А также лесбиянок и старых дев.

Только гляньте! Вот то озерцо – ведь правда словно чей-то пупок! Хочется скинуть одежду и прыгнуть туда. Вот еще одна проблема, ее нам тоже придется решать. Нигде нагота так не возбуждает, как в Англии. Если бы мы все ходили голые, всякое сексуальное влечение исчезло бы само собой. Флоре случалось бывать на вечеринках, где все раздеваются? Мистеру Клопу случалось. Как-то вся наша компания купалась нагишом, а потом крошка Гарриет Бельмонт сидела голая на траве и играла нам на флейте. А Билли Полсветт танцевала гавайский танец любви со всеми движениями, которые обычно опускают в эстрадной версии. Ее муж тоже танцевал. Это было очаровательно: так по-дружески, так естественно и мило.

После таких разговоров Флора с большой радостью гуляла в одиночестве.

За все время ей встретились лишь двое молодых людей с рюкзаками и девушка на пони. Флора спустилась в долину, заросшую лещиной и утесником, и зашагала к серому каменному дому под крышей, выкрашенной бирюзовой краской. То была пастушья сторожка; рядом Флора видела овчарню, в которой чуть раньше ягнились овцы, и корыто, из которого они пили.

Будь здесь мистер Клоп, он бы изрек, что овцы отдают женский долг Великой жизненной силе. Он утверждал, что успех женщины целиком определяется ее успехом в сексуальной жизни, и Флора подозревала, что об овцах он бы сказал то же самое.

До чего же она радовалась, что его с нею нет!

Флора обогнула угол овчарни и увидела Эльфину, загоравшую на траве.

Обе девушки вздрогнули. Однако Флора была очень рада встрече. Она давно искала случай поговорить с кузиной.

Эльфина вскочила и замерла; в ней чувствовалась угловатая грация жеребенка-стригунка. Строгие губы тронула загадочная, как у дриады, улыбка, глаза смотрели сонно и недружелюбно. Флора подумала: «Какая ужасная прическа, непременно надо объяснить, чтобы она так не делала».

– Ты Флора, я Эльфина, – просто сказала девушка. В ее звонком, срывающемся голосе было что-то бесполое, наводящее на мысль о мальчиках из церковного хора (хотя мальчики из церковного хора редко бывают бесполыми, в чем убедилась на собственном горьком опыте не одна жена викария).

– Какая догадливость! – грубо ответила Флора, но тут же добавила вежливо: – Да. Не правда ли, чудесное утро? Ты далеко гуляла?

– Да… Нет… Вон там. – Девушка неопределенным движением обвела бескрайние горизонты. Жесты ее матери отличались такой же безграничностью – на ферме не осталось ни одной целой вазы.

– В доме я задыхаюсь, – продолжала Эльфина робко. – Я ненавижу дома.

– Вот как? – спросила Флора.

Эльфина набрала в грудь воздуха, явно намереваясь пространно рассказать о себе и своих привычках, как делают все дриады, только дай им волю. Флора опустилась на соседнюю кочку и приготовилась слушать.

– Ты любишь стихи? – внезапно спросила Эльфина. Ее лицо вспыхнуло свежим румянцем. Руки, загорелые и по-мальчишески угловатые, сжались в кулаки.

– Некоторые да, – осторожно ответила Флора.

– Я их обожаю, – просто сказала Эльфина. – В них говорится все то, что я не могу выразить сама… В них есть… не знаю… в них есть всё… всё… Ничего больше и не нужно. Ты когда-нибудь так чувствовала?

Флора ответила, что иногда испытывала нечто подобное, однако не стала распространяться подробнее, поскольку не совсем поняла, что Эльфина имела в виду.

– Я пишу стихи, – продолжала та («Я угадала!» – подумала Флора). – Я покажу тебе некоторые, если пообещаешь не смеяться. Мне нестерпимо, когда над моими детьми смеются… я называю стихи своими детьми…

Флора решила, что такое обещание может дать без опаски.

– И еще любовь… – проговорила Эльфина. Ее голос поминутно менялся, словно финский лед, тронутый первыми сладострастными лучами финского солнца. – Любовь и стихи… одно как-то вытекает из другого… здесь, в холмах, когда я наедине с моими мечтами… даже не могу описать тебе, что я чувствую. Сегодня я все утро гонялась за белкой.

Флора спросила строго:

– Эльфина, ты помолвлена?

Девушка застыла. Краска сошла с ее лица. Голова поникла.