Невеста

— Это вы меня извините, что вам не положили воду. Я слышал про вашу жалобу.

— Положили, но мало. Нам нужно много воды. Все в порядке, надо было позвонить. Я почему-то подумала, ресторан будет открыт круглосуточно.

— Вам его откроют в любое время, это не проблема.

— Ух ты, спасибо.

Я присаживаюсь на корточки рядом с Северянином, выдыхаю. Дети, наконец, раздеты, разуты, занимаются новыми игрушками.

Мы оба молча смотрим на близнецов. Мне кажется, что это самые красивые дети на свете, а зачем Литвинов пялится, я понятия не имею.

Напряжение продолжает шкалить и в какой-то момент я просто отказываюсь составлять логические цепочки. Сколько можно жить голым разумом? И на секунду, буквально на крошечный отрезок времени, я разрешаю счастью согреть сердце. И улыбаюсь.

В груди жарко. Там так сильно колотится. Я перестаю искать объяснение поступкам Северянина, я просто живу этот момент.

Давид начинает подниматься как будто, и я хватаю за рукав. Тут же понимаю, что он доставал из кармана мобильник, мои действия максимально неуместны.

— Извините. Я хотела с вами поговорить. Можете выделить мне минуту?

Он быстро что-то пишет и убирает телефон в карман.

— О чем?

Простой вопрос заставляет чувствовать себя неадекватной, и я мешкаю.

— Роман Ростиславович и Ярослав Ростиславович… — тянет Давид, заполняя паузу. — Довольно интересное решение в выборе имен, дайте угадаю: вы любите букву «Р»?

Я опускаюсь на колени, чтобы помочь мальчикам дотянуться до машинок.

— Нет, они Владиславовичи. Ростик не их отец. У мальчиков моя фамилия и мое же отчество. Ростислав предлагал свою фамилию и имя, когда мы женились, но я пока отложила этот вопрос. Расписаться — это одно, а вот с усыновлением все же спешить не стоит.

— То есть, они Филатовы? И Владиславовичи.

Усмехаюсь.

— Да. Их биологический отец в гробу сейчас снова перевернулся. Он презирал моего отца, а теперь его дети носят его имя. Но знаете, когда твоего парня находят в море с пулей в голове и без рук, не очень-то спешишь афишировать факт беременности.

Хищно сверкаю глазами, жадно вглядываясь в профиль Северянина. Давид в ответ даже не моргает, лишь слегка улыбается.

— Какая занимательная история. Не думали написать мемуары?

— Может быть, позже. Забавно: у вас в глазах как будто нет осуждения. Вы знаете, в глазах их отца тоже никогда не было осуждения, что бы я ни делала. — Машинально играю с мальчиками. — Когда человек живет сложную жизнь, он понимает что у других все тоже не просто. Очень непросто. Поэтому, смею предположить, что вы бы тоже могли рассказать парочку душещипательных историй о себе.

Северянин улыбается шире. Вот сейчас, вблизи, я вижу, что аккуратная борода как будто неравномерная в том месте, где у Адама был шрам. Хотя… нет, с другой стороны также.

— Вполне. Под стакан виски только если. Себе. И бутылку тому, кто согласится послушать.

Сердце так колотится, что больно. Северянин говорит:

— Что случилось с отцом мальчиков?

— Он погиб, когда я была беременна. Он их даже не видел, к сожалению.

Мы смотрим на то, как дети разбирают коробку игрушек.

— Мои соболезнования.

— Спасибо. Я долго не могла это принять, все ждала, ждала. Но потом до меня дошло: он бы нас не бросил. Если бы был жив, нашел способ вернуться откуда угодно. Разве что из ада не смог бы. Оттуда нет выхода, так часто говорит один мой друг. Поэтому я смирилась и стала его жалеть.

Северянин усаживается на пол, и я делаю то же самое. Силы как-то резко покидают. Пора бы готовить детям завтрак, но они заняты, и я даю себе минуту. Одну минуту. Я закрываю глаза и пытаюсь представить, что это мы с Адамом в какой-то параллельной реальности. Нас разбудили голодные дети. И мы пришли сюда в поисках еды. И что у нас впереди этот день, и следующий, и еще… И я могу уткнуться ему в шею, вдохнуть его запах. Что я могу расслабиться, зная, что именно он мой муж.

— Вы думаете, он в аду? Почему не в Раю? — говорит Северянин.

— Из Рая он бы вернулся за мной, я же сказала, — улыбаюсь, отдавая себе отчет, что вполне тяну на сумасшедшую. — А у вас есть дети?

Он качает головой.

— Почему?

— Не хочу.

— Уверены? — киваю на своих мальчишек. — Их отец тоже не хотел детей. Но это только потому, что он сам был несчастливым ребенком. И не понимал, как правильно. Я тоже не понимала. Раньше.

— И как же нужно?

— Просто любить их изо всех сил. Когда любишь, все становится очевидно.

— Ваш муж знает о вашем прошлом?

— Да. Он меня очень поддерживает. Отец близнецов был бы в бешенстве, если бы я связалась с бандитом. А Ростислав хороший человек.

— Где же он тогда? Я как вас ни увижу, вы сами со всем справляетесь.

— Он сова, не любит вставать рано. И это не его дети. Я не хочу, чтобы они его раздражали. Когда-то я очень раздражала свою мачеху. Это закончилось так себе. — А потом я резко меняю тему: — Вы мне напоминаете одного человека. Можно мне на вас посмотреть? Просто посмотреть немного.

Снова в дребезги.

— Кого?

Я поворачиваюсь к нему и смотрю в глаза.

— В последнее время я так сильно по нему скучаю, что он мне всюду мерещится. В разных людях. Как будто живой, здоровый.

Это уже слишком. Я опускаю глаза. Напрягаюсь. Мешкаю.

— И что бы вы сделали, если бы он оказался вдруг жив?

Меня мгновенно швыряет в пот, и хватаюсь за горловину своей футболки. Тяну в сторону. Какая же жара.

Невыносимо.

Давид касается пальцами моего подбородка. Неожиданно. Как-то особенно резко и навязчиво.

Я сильно вздрагиваю всем телом.

Каждую клетку пронзает током, в мозг, как кинжал врезается мысль: «Адам делал точно также». Никто в мире больше не считает эрогенной зоной подбородок, самая идея этого какая-то чушь.

При этом на целую секунду я откликаюсь каждой клеточкой.

Задерживаю дыхание, резко вскидываю глаза, чтобы увидеть голод в глазах Северянина.

Глава 13

Голод, выжигающий клеймо на душе. Жажда тепла, близости. Буквально требование.