Невидимки
Шрифт:
— Но…
— Не пойдёшь ты, пойдём мы.
Остальные энергично закивали.
— Сейчас же день.
— Никто тебя не увидит.
Я прекрасно понимал, что он прав. Насилуя женщину, я останусь невидимкой, как и в любом другом случае. Женщина направилась в противоположную от нас сторону, мимо «Баскин Робинс», в аллею посреди квартала.
Только лучше мне от этого не стало.
— Сегодня эту женщину изнасилуют, — сообщил мне Фелипе. — Либо ты, либо мы. Решать тебе.
Я пытался спорить с собой, пытался доказать самому себе, что будет гораздо лучше, если её изнасилую я, а не Фелипе, Стив или
Джон хихикнул.
— Выпори её. А потом передай мне.
Я глубоко вдохнул и размеренной походкой отправился следом за женщиной. Пока я не оказался рядом с ней, она меня не замечала. Пока я не схватил её за руку и не потащил в проулок, она вообще меня не видела. Свободной ладонью я зажал ей рот. Она выронила пакет, из него выпали чёрные кружевные трусики и красный шёлковый лифчик.
Я чувствовал себя отвратительно. Я думал, что падаю ещё глубже во тьму, моё сердце самца решило, будто, что, несмотря на страдания, ей даже понравится. Но она кричала и билась, она была напугана, и я понял, что если продолжу напирать, она возненавидит меня ещё сильнее.
Я остановился.
Я просто не мог продолжать.
Я отпустил женщину и та упала на асфальт, всхлипывая и глубоко вздыхая. Я отошёл в сторону и встал у стены переулка. Чувствовал я себя паршиво. Мне казалось, что я преступник, кем я собственно и был. Желудок скрутило, к горлу подкатила тошнота. Да, что блин не так со мной? Как я вообще на подобное согласился? Неужели я настолько слаб, что не способен защитить собственные моральные принципы?
Я не тот, кем сам себе казался.
Перед глазами стояла изнасилованная в переулке, плачущая Джейн.
Был ли у этой женщины парень? Или муж? А дети? Родители у неё точно были.
— У тебя был шанс, — бросил мне Фелипе, на ходу расстегивая штаны.
Пьяно шатаясь, я потянулся к нему, хотелось сблевануть, я оперся на стену, удерживая равновесие.
— Нет!
Он посмотрел на меня.
— Ты знаешь правила.
Он схватил женщину за штанину брюк и с силой потянул к себе.
Остальные засмеялись. Женщина жалобно скулила, боролась, пыталась натянуть брюки обратно, сохранить остатки собственного достоинства. Фелипе опустился на колени и резко раздвинул ей ноги. Я услышал звук рвущейся ткани. Она кричала, плакала, по красному лицу текли слёзы. Выглядела она, как насмерть перепуганная девчонка. В глазах её стоял ужас. Чистый первозданный ужас.
— Отпусти её! — потребовал я.
— Нет.
— Я следующий, — подал голос Стив.
— Нет, я, — это уже Билл.
Я вышел из переулка. За спиной слышался их смех, крики женщины.
Я ничего не мог с ними поделать, не мог с ними бороться.
Я повернул налево и присел на узенькой лавочке около витрины «Баскин Робинса». Стекло приятно холодило спину. Я посмотрел на руки — они тряслись. Женщина продолжала кричать, но её вопли заглушись звуками города: голосами людей, дорожным движением. Открылась дверь и из кафе вышел Билл с большим шоколадным рожком в руке.
— Ты всё? — спросил он.
Я помотал головой.
Он нахмурился.
— Нет?
— Я не смог, — слабо проговорил я.
— А где остальные?
— Там.
— О. —
Он облизнул мороженое и направился в переулок.Я закрыл глаза и постарался сконцентрироваться на шуме города. Был ли Фелипе злом? Были ли мы все злом? Я не знаю. Меня всю жизнь учили, что зло банально. Нацисты, поставили ужас на промышленные рельсы и подвели под это собственную теорию. Однако мне всё время говорили, что зло не является чем-то грандиозным и впечатляющим, оно всегда было примитивным, бытовым, обычным.
Мы все были простыми и обыкновенными.
Были ли мы злом?
Фелипе считал себя хорошим, говорил, что раз мы невидимы, значит, всё в порядке. У нас не было морального авторитета, к которому мы могли бы обратиться, не было системы морально-этических ценностей, которой мы должны были придерживаться. Мы были выше всего этого. Мы сами считали, что правильно, а что нет.
И я решил, что подобное поведение — неправильно.
Почему мы все не согласились с этим? Почему наши взгляды настолько различаются? По всем другим вопросам мы были словно единое целое. Но сейчас я чувствовал себя таким же отчуждённым от других Невидимок, как и от обычных людей.
Фелипе бы сказал, что я до сих пор цепляюсь за устои и привычки старой жизни.
Может, он и прав.
Через несколько минут они вышли из переулка. Мне хотелось встать, подойти к женщине, проверить её состояние, однако я остался на месте, остался сидеть, опершись спиной на витрину «Баскин Робинса».
— Их кино уже, наверное, закончилось, — сказал Фелипе, поправляя пояс. — Лучше вернуться в кинотеатр.
Я кивнул, поднялся и пошёл по улице за остальными. Проходя мимо того переулка, я посмотрел туда, но женщины не увидел. Видимо, убежала.
— Ты — один из нас, — сказал мне Фелипе. — И ты часть всего этого.
— Я что-то сказал?
— Нет, но ты подумал. — Он посмотрел на меня. — Ты нам нужен.
Я ему не ответил.
— Ты готов убивать, но не станешь насиловать?
— Это другое. Это личное.
— Это всегда личное! Мы сражаемся не с отдельными людьми, а со всей системой. Мы должны бить тогда, когда можем и куда можем.
— Я себе это представлял не так, — сказал я.
Он остановился.
— Значит, ты против нас.
Я помотал головой.
— Нет, я не против вас.
— Значит, ты с нами.
Я ничего не ответил.
— Ты с нами, — повторил Фелипе.
Я медленно кивнул. Выбора у меня всё равно не было.
— Ага.
Он ухмыльнулся и обхватил меня за плечи.
— Как мушкетёры. Один за всех и все за одного.
Лицо онемело, но я всё-таки выдавил из себя улыбку. Я чувствовал себя грязным, мне не хотелось, чтобы он касался меня, но я ничего не сказал.
Я с ними. Я один из них.
А что ещё мне оставалось?
Кем ещё я мог быть?
Мы вернулись в кинотеатр.
5.
Мы жили в своём собственном мире, в своей личной Нетляндии, существовавшей там же, где и обычный мир, но словно бы где-то за углом. Мне это напомнило один из старых эпизодов «Внешних пределов», где время неожиданно остановилось и все, кроме одного мужчины и одной женщины, замерли. И они так и жили где-то в межвременье.
Только люди вокруг нас не замерли на месте.