Невостребованная любовь. Детство

Из пустой торговой лавки принесли весы. Скотник пошёл оповещать людей, что будут выдавать мясо. Народ собрался быстро. Выдавали по списку «под роспись», примерно по полкилограмма на члена семьи. Список выглядел странно: на лист бумаги переписали только фамилии глав семей, а вместо инициалов ставили цифру. Цифра означала, сколько человек в семье, в том числе старых и малых. Если были однофамильцы, то вписывали первую букву имени главы семьи для избежание путаницы. Выдавали по весу, в качестве добавки давали кишку длиной сантиметров двадцать. Объясняли, что ровно через неделю будет повторная выдача мяса. Всем, кто не смог прийти, отвезли мясо на дом. Половина коровы – это шестая часть всего мяса. Итого: мяса должно хватить на шесть недель, а там апрель не за горами…

Вскоре отелились те коровы, что стояли в дальнем углу свинарника. Молоко решили раздавать детям, в чьих семьях не было коров или они ещё не отелились. Дети приходили сами в свинарник и получали свой стакан молока. Андрей прекрасно понимал, чем грозит ему такое самоуправство, и в душе молил бога, чтобы милиция по поводу мёртвых коров нагрянула после того, как кончится мясо, но тогда, когда снега будет ещё много. Молоко дети тут же выпивали, и следов этого, типа «преступления государственного масштаба», не оставалось, кроме свидетелей в виде детей.

В начале апреля вновь в село приехали два уазика, комиссия в том же составе, только без ветврачей. Андрей знал, что они рано или поздно приедут и облегчённо выдохнул: снега ещё много, в лес не поедут и заглядывать в падальную яму не станут. Да и за ними грешок есть: не проследили, куда дели мёртвых коров. Мясо было уже всё роздано, следы тщательно «заметены». Члены комиссии не нашли ни мяса, ни каких-либо следов. Пошли по домам, так же не нашли ни мяса, ни каких-либо следов. Да и не могли найти. Люди съедали даже кости: варили их до тех пор, пока они не становились мягкими настолько, что их можно было жевать. Люди молчали, разводили руками, мол: «Ничего не видели, ничего не знаем». Комиссия перебралась в контору и устроила допрос управляющему отделения колхоза Андрею, бригадиру, скотнику и тем мужикам, что помогали отвезти мертвых коров на падальную яму. Никто ничего не сказал, все твердили: «Коров в яму сбросили. Слухи, так они и есть слухи. У ямы никто не дежурил, может, кто и слазил за мертвечиной, разве за каждым уследишь?» Глава района подумал, подумал, поглядывая на главу отделения милиции, и решил – пора возвращаться…

В начале мая, как только земля начала оттаивать, потянулись люди на поле, где в начале зимы выкапывали из-под снега мёрзлый картофель, в надежде найти хоть что-то ещё. Надя и Витя так же, как и все, были на поле. Сестра выкапывала, а маленький брат очищал от земли полу-раскисший картофель и складывал в ведро. Он грыз кусок замерзшей земли зубами, стремясь отсоединить от него кожицу мёрзлой картофелины. Кожица измельчалась и перемешивалась с землёй, но мальчик тут же проглатывал её, так сильно терзал его голод. Даже дети не нарушали закона голода: еду нужно растягивать как можно на более длительное время, иначе не выживешь. Поэтому он не ел сам картофель, а позволял себе съесть лишь кожицу картофеля, если она оставалась на комке земли, из которого он извлекал картофелину. Вдруг подошёл большой парень и, не церемонясь, пересыпал картофель из ведра мальчика себе в мешок.

Витя заплакал, Надя подбежала к парню и, целясь лопатой в горло, закричала:

– Убью! Подлюка, переросток бессовестный!

Парень опешил, такого натиска от девочки-подростка он не ожидал.

– Мы с голоду пухнем, а ты из чужого села пришёл – значит, сила у тебя есть, чтоб работать. А ты эту силу на малую сироту который тебе до пупа тратишь, последний кусок изо рта вырываешь!

Парень окликнул друга, тот подошёл.

– Ты знаешь эту дикую кошку?

– Кто ж её не знает? Эта Надька В., внучка казака Николая Шмакова.

– А, понятно. Ну, ладно, внучка казака Николая, забирай свою картошку.

Парень из своего мешка насыпал в ведро Вити сморщенные, бесформенные, грязные картофелины. Посмотрел на девочку-пацанку и загадочно улыбнулся.

После окончания учебного года Надю определили работать на ферму, доить коров. Летом скот стоял в летнем лагере за несколько километров от села. В лагерь доярок возили на телеге трактора Беларусь. На нём же везли пустые фляги под молоко. В лагере была дощатая избушка, которая служила местом приёма надоенного молока и местом отдыха скотников, которые отдыхали в то время, пока шла дойка коров, а после доек гнали коров пастись на пастбище. Тут же был навес, под которым доярки доили коров, за каждой дояркой были закреплены конкретные коровы её группы. Доярки доили вручную по пятнадцать коров, Наде выделили десять. В первый день от непривычки руки затекали, ей не хватило ни сил, ни времени, трудно было девочке успеть за доярками и закончить дойку вместе со всеми. Доярки косо смотрели на неё и сторонились. Девочка, непривыкшая к уважению, ничего другого от людей и не ожидала. Она подолгу ходила среди коров, отыскивая своих. Коров пометили меж рогов краской, чтобы новая доярка не спутала их с чужими коровами, пока не при выкнет и не будет знать их по масти. Да, видно, краски пожалели, и девочка подолгу ходила, заглядывая на морду каждой корове, теряя на поиски много времени. К концу дойки в загоне остались только её коровы. Превозмогая боль в руках, Надя старалась доить коров, как можно быстрей, и тщательно додаивать. Она знала, насколько корову не про-доишь, настолько молока у коровы будет меньше. Ей мать всё это объясняла, когда ещё её маленькую учила доить корову:

– Если корову с новотёла не додаивать, молоко, оставшееся в вымени, закиснет и приведёт к маститу. Кроме того очень важно: после отёла корову раздаивать, для этого надо хотя бы ещё минуту продолжать доить корову, после того, как у неё кончится молоко. Корова поймёт, что молока мало и будет добавлять его. Хорошо бы телёнка подпустить к корове, уж он бы её хорошо рассосал-раздоил. Подчистую бы всё высасывал, и ему хорошо и корове хорошо, но нам молока тоже хочется. Поэтому, как корову подоят, так сразу на её глазах её дитятю-телёночка поят. Когда подрастёт, заранее приносят тёплой воды побольше, часть воды отливают в ведро, в котором поят телка, а часть остаётся для подмыва вымени коровы. Подоив корову, в воду в ведре для телёнка добавляют молоко и поят его. Корова видит, что телёнка по-прежнему поят её молоком и остаётся довольной. Потом, когда отпоят телёнка, это месяца через три, надо, всё равно, тщательно про-даивать корову. Иначе корова подумает, что молока для телёнка не нужно так много, раз не всё выдоили-выпоили телку, и станет молоко сбавлять.

Женщины готовы были ехать домой. Стояли рядком и наблюдали за маленькой дояркой. Каждой хотелось скорей домой, но оставить не подоенными коров нельзя. Покорное упорство девочки размягчило их сердца и они, как бы забыли, чья она дочь, на их лицах негодование сменилось добротой. Одна из доярок, та, что ещё по снегу заступилась за Надю, когда та несла огромную связку валенок, подошла к девочке, слегка отстранила её:

– Ну-ка, пусти!

Несколько раз дернула привычными движениями за титьки коровы, проверила, хорошо ли вновь испечённая доярка про-доила корову и сказала:

– Молодец, не ожидала, про-даиваешь хорошо.

Встала из-под коровы, загнала в свой стонок одну из оставшихся коров и стала её доить. Стонком, от слова «стоять», называли небольшую клетку, сколоченную из нетолстых жердей. Сколько было доярок – столько клеток-стонков. Они располагались под навесом в ряд так, что этот ряд клеток разделял собой два загона. Стонок не имел передней стенки, глубина стонка была меньше длины туловища коровы на столько, чтобы было удобно доить корову с боку. Дальнюю стенку заменяли воротца, на которых с внутренней стороны размещалась навесная кормушка. В кормушку помещали какой-нибудь корм для приманки коров, коровы охотней заходили в стонок для дойки и спокойно там стояли. После того, как закончат доить корову, воротца открывали, корову веточкой подгоняли вперёд, в результате чего корова оказывалась в другом загоне среди уже подоенных коров.

В загоне для не доеных коров оставались ещё две коровы. Две женщины, последовали примеру коллеги и подоили их. Надя молчала, но испытывала к женщинам благодарность. Понесли молоко на сдачу в избёнку. Та, что первой пришла на помощь, записала молоко на Надю, словно это она подоила эту корову. Две другие женщины, молоко из группы коров маленькой доярки записали на себя. Дело в том, что доярки получали деньги за количество надоенного молока. Правда, денег давным-давно никто в колхозе не видал. Надя взглянула в глаза тёте Клавдии и тихо сказала:

– Спасибо.

– Да ладно, чего уж там, – отмахнулась та.

Девочка сказала «спасибо» и остальным женщинам. Она очень боялась, что доярки запротестуют из-за того, что им приходится долго ждать, и её могут лишить работы.

Один борт тракторной телеги открыли, свесив его вниз. Две доярки заскочили наверх, оставшиеся женщины по двое выносили сорокалитровые фляги с молоком из избёнки, держа их за ручки. Подносили к тракторной телеге, потом поднимали их вверх, насколько только могли. Двое на верху, присев на корточки, свесившись вниз, дотягивались руками и хватались за ручки фляги и волоком затаскивали их на поверхность телеги. Не наклоняя, как бы «шагали дном» фляги, откатывали их подальше, освобождали место для следующих фляг. Надя подошла, хотела помочь. Её отстранили: