Невостребованная любовь. Детство

– Иди отсюда, тебе ещё рожать надо!

– Я не собираюсь рожать, – возразила девочка.

– Теперь не собираешься! – доярки засмеялись. Этот смех растопил в сердцах женщин всё негативное, что ютилось в их умах к девочке-сироте.

Погрузив фляги, доярки залезли сами. Тракторист закрыл борт телеги и не успел ещё завести трактор, как доярки запели. В этих местах все, будь то доярки, скотники, школьники и просто разные люди, всегда пели, независимо куда, зачем и на чём ехали, хоть зимой в санях-розвальнях.

Рабочий день доярки разорван: дойки трёхразовые. Утром дойка начиналась в шесть. Доярке надо было встать не позднее, чем полпятого, успеть подоить свою корову, напоить телёнка, успеть выгнать в табун, управиться по дому и успеть добежать до фермы, погрузить фляги под молоко и т. д. Вторая дойка в двенадцать часов, третья – в шесть вечера. С учётом дороги рабочий день доярок превышал нормативы. Но многие женщины с маленькими детьми предпочитали работать доярками именно из-за того графика: одна дойка с дорогой туда и обратно длилась около трёх часов. Каждая надеялась, что за это время с её детьми, пока матери нет дома, ничего не случится.

В обеденную дойку новой доярке понадобились ещё помощники. В вечернюю дойку она не смогла подоить и пять коров – руки не слушались. Доярки, молча, подоили остальных коров маленькой доярки. На следующий день руки болели нестерпимо, но Надя мужественно взялась за дойку. Постепенно боль стала отступать, но без помощи доярок не обошлось и на этот раз. Через неделю Надя успевала подоить своих коров быстрее других доярок. Оно и понятно: у неё их было на целых пять меньше. Ещё через неделю она попросила бригадира добавить ей коров. Бригадир посмотрел на неё, подумал и велел из соседних загонов перегнать в эти загоны три коровы. Доярок не хватало, многим приходилось доить коров сверх нормы.

– Если вы добавите трёх коров, их будет тринадцать, – сказала бригадиру маленькая доярка.

– Боишься, не справишься?

– Нет, просто число тринадцать не нравится, – ответила Надя.

– Не понял: добавить или убавить? – попросил уточнить бригадир.

– Добавить.

Бригадир рассмеялся и велел перегнать четырёх коров, восхищённо пробурчал себе под нос:

– Вот, порода Шмаковская! – как говорили люди.

Так в тринадцать лет Надя стала работать дояркой и вручную доила за одну дойку по четырнадцать коров.

С верой в хорошее

Время шло своим чередом. Голод отступил от сельчан. Нина закончила семилетку, и Галина перевезла её в город, помогла поступить в медицинский техникум. Осталась в селе только Люба, но и она вышла замуж за молодого парня из центральной усадьбы. Переехала к нему жить, по-прежнему работала поварихой в столовой, но на центральной усадьбе колхоза. После сорок восьмого года детдом, без видимых для сельчан причин, закрыли, детей куда-то увезли, здание разломали, всё, что представляло какую-либо ценность, забрали. Все помнили, что эта бывшая усадьба еврея, поэтому, когда он стал собирать остатки кирпича и начал строить себе дом, никто ему не перечил. От детдома нетронутыми остались каменный фундамент и лаги над глубоким подвалом. По фундаменту и лагам деревенские ребятишки бегали и играли в войну, представляя себе, что это развалины разбомбленного дома. Подолгу ругались меж собой за право быть именно русскими солдатами. Немцами быть никто не хотел. Но какая война без наличия врага? Тогда решили тянуть палочки – кто вытянет маленькую палочку, тот и фриц. Те, кому не повезло с вытягиванием нужных палочек и приходилось быть фашистом подряд несколько раз, от досады плакали или вообще не приходили играть.

Пожилой еврей работал днём и ночью, клал из красного кирпича стены полуподвального помещения будущего дома, а параллельно наёмные плотники рубили ему сруб на дом. У еврея за это время выросла борода, он не стал её более сбривать и постепенно отрастил бороду ниже груди. Жители села пугали им непослушных детей, называя его дедом Бабаем. Казалось, дед Бабай был не против этого прозвища и того, что им пугают детей. Встретив их на улице, сам начинал разговаривать с детьми:

– Девочка хорошая, девочка пригожая. Девочка послушная, девочка сложная. Девочка большая, девочка смешная. Девочка красивая, девочка ленивая. Девочка помазана, девочка описина…

Так же до бесконечности он мог говорить про мальчика. Дети не могли понять, зачем он это делает, и стремились отойти от него подальше, а те, что поменьше, испуганно убегали от страшного, бородатого Бабая.

Так со временем это прозвище к нему и прицепилась. Дед Бабай был уже пожилым, но ещё крепким мужиком. Занимался рыбалкой и охотой, сбором ягод, грибов и трав. Постепенно за ним закрепилась репутация лекаря. Оно и понятно: в селе не было ни одного медицинского работника. При недомоганиях и хвори все шли к нему за советом и отварами трав.

После отсидки своего тюремного срока в село вернулась Никитина. Стала работать дояркой в той же базовке, где работала Надя. Людей не избегала, со всеми здоровалась, но мало с кем общалась. Если никто не подойдёт, сама ни к кому не подходила, не жаловалась, не советовалась, никому ничего не рассказывала. В редкие минуты отдыха запоют бабы печальные, протяжные, грустные песни, она тоже поёт. Запоют бабы песню повеселее – Никитина замолчит, отвернётся и, как каменная, смотрит куда-то вдаль, словно осталась её душа в тех тяжёлых годах. Больно, видно, было ей осознавать, что та, за которую она четыре года отсидела, возможно, здесь рядом и со всеми поет весёлую песню. Навсегда остался в памяти народа этот случай, так говорили и говорят по сей день: «У нас так: за горсть гороха садят, за миллионы нет».

Как-то ночью Николай Афанасьевич проснулся от воя волка.

– Что за чёрт? – подумал дед. – Какие волки летом? Померещилось, что ли?

Собака надрывно лаяла. Вой повторился. Дед встал, оделся, на всякий случай зарядил ружьё и вышел на двор. Собака не переставала лаять и рваться с цепи. Дед постоял, подождал, размышляя: «Ну, ладно в войну. Пригнала война много волков в наши леса, потом голод. Вроде всех выбили. Теперь-то откуда? Померещилось, что-ли?» Вой опять повторился. Светила растущая половинка луны, было плохо видно, да и днём волк никогда не покажется человеку. Николай, зная это, не пытался что-либо разглядеть. Просто взвёл курок ружья, прицелился в ту сторону, откуда доносился вой и стал ждать. Как только волк снова завыл, дед направил ствол ружья на вой и выстрелил. Из травы подпрыгнуло что-то тёмное и рухнуло обратно. Дед не стал подходить к зверю, зная, что раненый волк может притвориться мёртвым и кинуться на человека, когда человек приблизится к нему. Когда рассвело, старик подошёл к тому месту, откуда доносился вой. Волк был мёртв, он был явно болен, худой и с облезлой шкурой.

Когда Наде исполнилось шестнадцать лет, из их села вдвоём: её и ещё одну девушку Валю, отправили в район учиться на тракториста.

– Да какой из меня тракторист. Я тракторов-то боюсь, – отказывалась Надя от такой чести.

– Ничего! – уговаривал её дядя Андрей, – привыкнешь, у тебя есть характер. Такой характер, да каждому мужику! Не одна поедешь, чай. Вдвоём веселей будет. Присмотри там за ней, ветрена немного.

– А как же Витя? Вертлявый он! Натворит чего, переживаю я за него. Как такого одного оставишь?

– За братцем дед с бабкой присмотрят. Не век же тебе коров доить? Пойми, более некого посылать. Мужиков нет, а те бабы, что работали, замуж повыходили и уехали.

На том и порешили. Курсы были короткими, в основном всё обучение проходило на практике, прямо в МТС – в машинотракторной станции. Молодых девушек учили заводить и ездить на маленьких без кабин тракторах, такие же трактора были в колхозе – «Коломенец – 1». Учили пахать на тракторах прямо в полях, на самом деле вспахивая землю. Учили трактор ремонтировать, называли и показывали детали.