Незабудки

Вдруг ветер ка-ак рванет, я аж выпрямился. А он будто гребенкой, чешет мои осины вправо, влево, стон идет! Что такое? Выскочил на дорогу, а над дорогой, над лесом моим черная свинья ползет с набрякшими рваными титьками. Хлещут ее по бокам короткие бледные молнии и не летним холодом из-под нее сквозит.

Я на ощупь напяливаю штормовку — и ходу, ходу домой. Только сознаю, что не успеваю, — быть мне нынче крещеным-купаным. А из тучи хлещут уже редкие сильные прутья. Я опять нырнул в лес и лесом рысью пробираюсь к селу. Но вот ливень меня совсем достает, идет он уже не прутьями — водопадом валится вода. Лес этот — та же осина, и молодая листва у нее кисейная, капли не держит… И темно. Во все небо свинья эта распласталась. Ворочается, всхрюкивает громами, просто жутко даже. Вдруг — свет. Свет из этой черной тучи посыпался. Сыплется, щелкает по капюшону, белые чертенята по зеленой траве, по ногам пляшут — град! С горошину град.

Такой-то, с горошину, я видел. Да и кто не видел, бывал он такой. Прижался к дереву потолще, жду. Мокрый уж до нитки, спешить некуда, тыкаться, жмурясь от града, меж тонких осин неохота. Но вижу — а град-то, мать честная, растет! Вот он уже с орех стал. Вот и приударил гуще — и теперь уж точно с глаз. И похожа градина на глаз: в сердцевине мутный с горошину зрачок, а вокруг прозрачная радужка. Точно глаз, только рыбий. И щелкает этот град так, что голова дергается, как пастуший кнут щелкает. Ко мне откуда-то два теленка прибрели, ошалелые, немые. Им ведь еще страшнее — кто их лупит, за что? А за дорогой, на вырубках, в молодых сосенках мечется верховой пастух и орет между громами истошно. То ли на все небесное безобразие, то ли на коров. На коров-то бесполезно орать, да ведь и лица не поднимешь оглядеться, где они, град глаза повыбьет.

Стою дальше с телятами и вычисляю: мол, если вырастет он сейчас, как в летописях пишут, до куриного яйца — то и побьет нас тут всех: меня, телят, пастуха, который орет… Но стал будто стихать. До куриного яйца, слава тебе, не вырос. И поразительная же возникла картина: наверное, минут за десять всю июльскую травушку усыпал и покрыл белый сверкающий гравий. От горячей для него земли он тут же начал таять, шурша и оседая, превращаться в туман. И брел я с телятами (они за мной к дому увязались) по грудь как бы в молоке. Без живота брел, без ног, слышу только, как топчут мои ноги рассыпчатый лед, мерзнут и мокнут.

И как вы думаете, в каком я иду состоянии? Да в замечательном! Прямо бубенчики во мне звенят: мол, эх, какое ж было явление природы. Мол, Владимир Иванович, небывалый ты град пережил. Но вспомнил я про пастуха, про мужиков на сенокосе и в поле, и поостыл.

— Дурак, — сам себе говорю. — Чему радуешься? Вон как он черемуху отделал — вся ягода на земле. Вон в огородах что творится: огурцы, помидоры — все вдрызг, листва в решето! А с хлебом что? Небось повалял он его там, где он нескошенный стоит, да и скошенный помял. Это что же сейчас нормальный крестьянин чувствует? Волосы на себе, небось, рвет.

И встречается мне в селе уже нормальный крестьянин Петр Иванович Томилин.

— Чё, — говорит, — попало тебе маленько, Володь? Набил он тебе шишек?

— Да мне-то что, — отвечаю. — Вот вам он беды наделал.

— Дда, едри его. Помогат, паразит, хлеб молотить. Но он токо нашу бригаду и задел. Ничё-о, поля эти спишут. Огороды вот, конечно, помял… Ла-адно, переживем. Я, Володь, несколько градин замерил штангенциркулем — тридцать шесть миллиметров средний диаметр. Ты запиши размер-то для заметки. Наши старухи такого града не помнят.

Вот и пишу я эту заметку: двадцать шестого июля 1986 года прошел над Елшанкой небывалый в нынешнем столетии град. Побил поля и огороды, но никого особенно не напугал. Ну телят, ну Дружка-подворушника и меня, человека городского, в сельских делах понимающего не все.

Две встречи

Сильные у нас тут малинники, богатые. И хоть не мужское это дело — обирать ягоду, но и мужики за него болеют, и при встрече докладываются друг другу:

— А я малинник сёдни проведал. Подхо-одит. Денька через два командирую туда свою Комбайн Иванну, она это дело лю-убит.

— Хм, через два! Моя уж была на своем. За два часа, представляешь, конско ведро! Сыплется уж, говорит. А ты — через два…

Конечно, сельский час — он не такой, как в городе. За два сельских часа конско ведро набрать можно. Но и малинники тоже — не знаю, где бывают лучше, чем у нас. Ну, может, только в Сибири. Вот писатель Астафьев пишет, как он увлекся в своем сибирском малиннике. Так увлекся, что аж на медведя наскочил. Нос к носу! Это видно, что ягода там была серьезная.

Но, может, и у нас такие есть? Проверить трудно. Медведей в наших местах не так много. Они, конечно, есть, но не в таких количествах, как в Сибири. А вообще-то есть. В Алге, например, весной — голодный медведь задрал семнадцать телят и ушел в Башкирию, за те самые синие шиханы. Задрал он их, негодяй, прямо на карде, эти его действия раскрыла авторитетная комиссия. Хотя не все верят. Говорят, весь весенний падеж на него, бродягу, списали, а самого-то и не нашли. Но следы-то были, и несомненно медвежьи! Это факт.

Да! Есть, кстати, более редкий случай, но поближе к малинникам. Один завхоз из Алги собирал как раз малину по Алгинской дороге. Ну собирал он сначала возле дороги, где все собирают, а потом ушел в сторону, на вырубку. И так, кустик за кустиком километра с полтора от дороги ушел — завлекла его малина. Собирает, радуется, что вокруг никого нету. Вдруг, что там такое — трава невдалеке шевелится. Будто в ней кувыркается что-то живое, подвижное. Подкрался он поближе, глядь, а там — медвежонок. Да такой славный малыш, пыхтит и дербанит на части трухлявый пень.

Завхоз был мужчина представительный и здоровый: «А дай-ка я, — думает, — огребу его, да и принесу домой для какой-нибудь надобности. Чего мне!..» И кинулся на медвежонка. Тот подумал, играет с ним дядя, но как стал его дядя в мешок запихивать — заверещал. И тут черное что-то на завхоза навалилось. Медведица! Она, конечно, все следила за ним, а как стал он малыша обижать — так и навалилась. И что интересно: потрепала его, подрала даже немного, но отпустила живым. До Алги он даже своим ходом дошел. Его сразу в больницу, лечить. А против медведицы отряд охотников выслали. Ее-то они достали. Убили, разумеется. А медвежонка не нашли. Он, надо думать, сам сдох. Так что, видите, какая разница, с кем повстречаться в лесу хотя бы и медведю. С Астафьевым или еще с кем.

Этот случай тоже факт. Он даже описан в местной печати. Заметка называлась то ли «Тяжелый случай», то ли «Схватка с хищником», в общем в таком духе, что вот, мол, чего бывает и как все славно в итоге кончается. Однако все это не славно. Нехорошо. Я с того случая не собираю малину по Алгинской дороге. Набредешь еще на косточки медвежонка, а они так на человечьи похожи…

* * *

И появилось у меня соображение: найти какой-нибудь дальний и укромный малинник, как у Иван Петровича Томилина или у Студенова Александр Сергеича. Можно даже их малинники обнаружить, если нашел — не прогонят. Да что я говорю-то! Александр Сергеич мне сам рассказал, где у него одно хор-рошее место. Сами Студеновы туда не ходят уже, далековато для стариков. Так что он мне это место все равно что дарил: