Незабудки

— Сейчас начнем делать открытия. — И они пошли осторожнее, сами прокладывая себе путь.

— Хорошо, если бы брат протаптывал мне лыжню, — снова пожалел Мишка.

Они выбрались на большую поляну, усаженную ровными сосенками.

— Открытие номер один, — сказал брат.

— Здорово, — согласился Мишка, потому что живых сосен он никогда еще не видел. Похожие на школьниц, в пушистых шубах, они были ниже его. И к одной из них он присел.

— Если хочешь сорвать ветку, то сорви потихоньку, — посоветовал брат.

— Я не больно сорву, — согласился Мишка, — А шишки здесь есть? А зайцы?.. — Он стал всматриваться в чистый, как высокие облака, снег.

— Шишки под снегом, — объяснил брат, — а зайцы сидят себе в теплых норах.

Тут Мишка заметил, что валенки уже остыли, а кожаные рукавички сгибаются трудно, как проволочные.

— Лови, держи меня! — закричал брат.

— Держи-и, — повторил Мишка, и они побежали наперегонки, чтобы согреться. Мишка смело съехал за ним в глубокий овраг, плюхнулся в снег и, лежа, осмотрелся.

От него самого шел пар, над оврагом, над самыми низкими кустами висело солнце, тяжелое, как осеннее яблоко. А брат показывал ему на кусты, и Мишка увидел: словно алые леденцы висели на пухлых ветках ягоды шиповника.

— Это волшебные ягоды, поешь их, и нос вырастет длинный, как хобот.

Шиповник пришлось запихивать в рот горстью и выдавливать из него кислый, немного сладкий сок. Нос стал расти, вытягиваться. Мишка, давясь от хохота, наматывал его вокруг шеи словно это был галстук, а когда смеяться не стало сил, сказал брату:

— Хватит, расколдовывай!

— Эники, беники, — прошептал брат, и Мишка спокойно оторвал наколдованный нос, а настоящую курноску стал задумчиво отогревать ладонью.

Солнце упало за темные леса, в серых кустах видны были только яркие бусины шиповника и бледные, как роса в пасмурный день, звезды.

— Скоро ночь! — испугался Мишка и сказал: — Брат, пойдем назад в город, — но брат не ответил, и Мишка, поправив лыжи, выбрался из оврага один. Его брат часто исчезал без спроса. Деревья и кусты уже почернели. Темнота, как лохмотья, висела на них, и Мишка шел вперед, не оглядываясь по сторонам, чтобы не испугаться. Варежки перестали сгибаться совсем. Мишка втиснул руки в тесные карманы пальто, так что палки теперь бесполезно волочились по снегу. Шаг у него был медленный, и он стал остывать.

— Ну хватит прятаться. Давай вместе идти или покажи хотя бы правильную дорогу! — отчаянно подумал Мишка, и брат снова появился рядом. Он стал потихоньку рассказывать, как дома топится печка, а по радио передают веселые воскресные песни. Мама с бабушкой сварили пельмени и думают про Мишку: «Где его черти носят?» — а поэтому надо идти скорее.

Мишка заторопился. Из леса он уже вышел и увидел впереди длинный откос.

— Это узкоколейка, — напомнил брат, — отсюда и до дома близко, видишь огни?

Они дрожали, словно отраженные в воде, и казались далекими, как звезды. Но брат сказал, что это только кажется.

— Теперь ты один доберешься, а мне по делам пора, — попрощался он и исчез, словно его и не было.

Мишка чуть не заплакал от обиды, так неохота и страшно было идти одному, но дом, печка, пельмени звали его подмаргивающими огнями. А на брата и обижаться всерьез нельзя…

В первом же проулке стало теплей. Ветер не гулял здесь так буйно, и хотя путь был в гору, Мишке стало полегче. Под фонарем мелькнула ему навстречу тень прохожего, но Мишка не испугался. Это была женщина. Она осмотрела его внимательно и спросила:

— Наморозил сопли, лыжник. Да ты вправду обморозился, мальчик! — она нагнулась к нему и стала растирать зеленой варежкой бледную Мишкину физиономию. — Ах ты, лыжник отчаянный! Где живешь?

— На Буранной.

Женщина его довела до самого дома.

— Ох, и влетит тебе. Папка-то есть?

— Нет, наверное, — ответил он ей на прощанье.

У ворот он задержался, чтобы придумать, где был, и тут снова появился брат. Лицо у него было виноватое и усталое, это удивило Мишку, но, помня обиду, он спросил:

— Ты зачем меня бросил сегодня? Страшно ведь одному ночью.

— Я недалеко был, — медленно ответил брат, — ты же сам знаешь, что тебе надо самому жить дальше. Растешь ведь. Добрался вот сам до дому — и молодец.

— А тетеньку ты навстречу послал?

Брат кивнул головой.

— Зря. Мне с тобой лучше всех.

— Вот чудак! — улыбнулся брат, — но когда ты совсем поймешь, что меня нет, тебе скучно станет.

— Не станет, не станет! — воскликнул Мишка.

— Ладно. Мне пора насовсем уходить. А то я тебе только мешаю.

— А где ты жить будешь? — тихо спросил Мишка.

— Везде! — издалека ответил он.

Мишка потоптался еще на пороге и, ничего не сумев придумать, с глазами на мокром месте, шагнул в комнату, полную тепла, света и чьих-то расплывчатых лиц.

Стрекоза и муравей

Из щели в крахмальных шторах прямо в лицо Людмиле Васильевне падал острый луч солнца. Но она не щурилась и не моргала, свет не мешал ей вовсе. Она приказала Мишке Гаечкину встать и, пристально наблюдая, как розовеют у него уши, начала рассказывать про него.

По дороге в школу Мишка встретил двух малышей, которые возились на песочной куче со своими грузовиками, бросил рядышком портфель и предложил:

— Сейчас я вам дворец отгрохаю, — и принялся лепить из песка стены и зубчатые башни.

Малыши сопели от удовольствия и отыскивали бутылочные стекляшки для разноцветных окон.

И вдруг, высоко, как с неба, раздался голос учительницы:

— Гаечкин, горе ты мое луковое, ведь ты уже за партой должен сидеть!

Слегка отряхнув от песка, она увлекла его с собой. И вот сейчас громко ругает, а он, ошеломленный новой промашкой, настойчиво смотрит в окно.

Школа стоит на краю пригорода, и отсюда далеко видна сонная стальная река. Над кудрявыми пожелтевшими берегами носятся в ясном небе черные птицы — ссорятся, успокаиваются и снова кричат.

Мишка очнулся, когда ему позволили сесть. Он сел и тут же ощутил, как в затылок ему шлепнулся бумажный шарик, послышался чей-то смешок, но он был так уничтожен, что даже не обиделся.

Урок назывался «Чтение». На единственной картинке похожий на татарина муравей беседовал со стрекозой, смахивающей на обиженную девчонку. Людмила Васильевна неслышно скользила между партами и говорила стихи о встрече этих двух существ. В руках она баюкала указку, иногда оглядываясь на картину, словно наблюдая, правильно ли ведут себя герои знаменитой басни.