Неживая вода

— Не бойся, — твердо сказал он и ободряюще потрепал Сеньку по макушке. — В обиду тебя не дам.

Мальчик слабо кивнул, но промолчал. Толкнул рассохшуюся дверь со следами белой, давно облупившейся краски, и Игнату захотелось прикрыться рукавом снова: запах перегара валил с ног.

— Сенька! Не чуешь, что зову?

Пересыпая слова крепкой деревенской руганью, с засаленной скамьи начал подниматься рыжий и тощий мужик. Не устояв на шатких ногах, он ухватился немытой серой лапой за колченогий стол, и тот пошатнулся тоже. На пол полетели пустые стаканы и бутылки, соскользнула к краю, но чудом удержалась тарелка с остатками пиршества — селедки и репчатого лука. Мужик выругался снова и сощурил воспаленные глаза, разглядывая вошедших.

— Где тебя черти носили? — пробормотал он, икнул.

Мальчик набычился и буркнул под нос:

— Вот. Пана тебе привел. Говорить с тобой хочет, а ты пьяный…

— Какого такого… пана, — мужик с трудом ворочал языком, и в голосе его слышалась неприкрытая агрессия. — Пусть убирается к черту! Я сам себе пан!

Он попытался подбочениться, но не удержался и повалился грудью на стол. Балансирующая на самом краю тарелка сверзилась вниз, разлетелась на глиняные осколки. Мужик снова забормотал под нос ругательства, проклиная и собственного сына, и пришлого пана, и все человечество до прародителя Адама.

Этого уже Игнат не мог стерпеть никак.

Сжав внушительные кулаки, он хмуро произнес:

— Довольно сквернословить! Пост скоро начнется. Какой пример вы сыну подаете?

Пьяница поднял голову и снова вперился в Игната остекленевшим взглядом вытащенного из озера карпа.

— Кто это в чужой монастырь со своим уставом суется? — прохрипел он и снова попытался принять вертикальное положение. — Было время, я таких умников на один ноготь сажал, а другим придавливал! Будет еще всякий дурак, у кого молоко на губах не обсохло, меня! Эрнеста Горского! В родном доме уму разуму учить! Тьфу!

Мужик отхаркался, сплюнул себе под ноги мутную слюну.

Игнат шагнул вперед, и пол отозвался протяжным скрипом.

— Это кто здесь дурак? — с вызовом начал он.

Но сделать ничего не успел.

Мужик раздул ноздри, будто принюхивался. А затем вдруг взвыл и повалился ничком, закрывая руками взъерошенную рыжую голову.

— Не губи, пан! — захныкал он. — Не признал!

Пошатываясь, подполз к Игнату на четвереньках, стукнул лбом в некрашеные доски, забормотал:

— Виноват я, пан. Так виноват! В заветное место сунулся, дозволения не спросив. Брал, что под руку подвернется. Да ведь знал, что однажды хозяева объявятся. Вот ты и пришел, — он утер дрожащей рукой слезы и сопли и добавил жалобно: — Ведь я не со зла мальцу пенял, где его, мол, черт носил. Не знал, что господин черт сам ко мне пожалует.

Мужик отлепился от пола и крикнул срывающимся голосом:

— Сенька! Чего стоишь, немытик? Принеси пану черту табурет!

Игнат отступил. Половицы заскрипели снова, вызвав в памяти тяжкий стон дубовой лестницы в ведьминой избе.

"Чертом стать легко", — вспомнился простуженный шепот, похожий на шелест опадающих листьев промозглой ночью. Под одежду скользнули окостенелые пальцы мертвеца, и Игнат судорожно прижал ладонь к груди, но это был всего лишь подаренный ключ.

— Какой я тебе черт! — прикрикнул Игнат, показной грубостью прикрывая неуместный сейчас страх. — Я плотник солоньский, Игнат Лесень. По делу пришел.

Из-за его спины тотчас высунулся ободренный поддержкой Сенька, заворчал:

— Батя, перед людьми не срамись! До чертей допился — так ложись себе спать! А на гостей не кидайся!

Мужик сел на корточки и снизу вверх угрюмо поглядел на Игната.

— Да уж теперь вижу, — буркнул он. — Что никакой ты не черт, а просто дурак деревенский.

— Но-но! — предупреждающе огрызнулся Игнат. — Ты говори — да не заговаривайся! Я у себя на родине кулаком гвозди забивал, так и дурь сивушную враз выбью!

Мужик скосил глаза, оценивая мощь продемонстрированных ему кулаков, засопел и начал подниматься на ноги.

— Да я ничего… Странно только… В пекарне ночевал, что ли? Очень уж ванилином от тебя прет. Оттого и почудилось мне…

Он поскользнулся на нетвердых ногах, но Игнат вовремя придержал его за ворот. Отчитываться перед пьянчугой он не собирался, а вместо этого сказал:

— Раз уж такое дело, то сначала проспись, а уж потом разговор держать будем. А это, — он указал на откатившуюся в сторону бутыль с мутным содержимым, — я сейчас же выкину за ворота. И если еще хоть раз замечу, что к этой дряни приложился, не обессудь: придется тебя с моей силушкой познакомить. Понял?

— Как не понять, — буркнул мужик, и аккуратно выпростался из богатырского захвата, оправляя свой кургузый пиджак, будто Игнатовы руки могли измять и засалить его сильнее.

— Вот тогда в сенях и ложись, а то весь дом провонял! — поддакнул Сенька. — А я пану у себя постелю, ведь он гость мой.

И вопрошающе поглядел на Игната: верно ли говорит?

— Верно, — вслух согласился тот и ободряюще улыбнулся. — Веди, хозяин.

Сенька с горделивым видом прошествовал мимо отца, явно довольный собой и отведенной ему ответственной ролью, подобрал не разбившуюся бутыль.

— Я лучше это в нужник вылью, — сказал он. — Коли выкину так — найдет.

2

Званкин отец частенько приходил домой пьяным. Жену поколачивал, а дочь — не трогал. Отчетливо вспоминалось Игнату, как тот, обнимая покосившийся забор, доверчиво изливал душу рыжему и мордатому коту.

— Вот такие дела, Василич, — бормотал он, задумчиво покачивая головой. — Одна она у нас, кровиночка. И не нужен никакой наследник, что мне в наследство-то передавать? Вот разве что гармонь дедову да сапоги. А главное — любовь отцовская! — при этом он бил себя кулаком по широкой груди. — Тут она! В сердце огнем пышет! Ее и передаю всю, до капли. Веришь? Девка-то у меня огненная. Потому что любовью моей полнится.

Кот Василич щурил желтые глаза, надменно глядел мимо хозяина, и только прядал ухом, вслушиваясь в звон сковородок на кухне: не зазовет ли хозяйка на свежие куриные потроха?

Любил Званку отец. Может, и к лучшему, что до ее гибели не дожил. Спалил его огонь без остатка, и бойко вспыхнуло отцовское сердце, пропитанное любовью и спиртом, рассыпалось на искры в ревущем пламене пожара.

— Не спится?

От сиплого шепота Игнат подскочил на постели, вгляделся в ночной сумрак тревожными глазами. Но это был всего лишь Сенька, приподнявшийся со своего лежака на локте.

— Не спится, — признался Игнат.

— Вот и мне, — вздохнул мальчик и сказал без обиняков. — Думы покоя не дают. Ты ведь, пан, батю моего в тайгу зазвать хочешь?

— С чего решил?

— С того, — буркнул Сенька, и подтянул колени к подбородку. — Цацку я твою видал, что ты на шее носишь, да не снимаешь.

Первым делом Игнат хотел схватиться за ключ, но опомнился — чуял, что он и так тут, кожу холодило прикосновение металла.

— Очень уж хитрые на ней узоры, — продолжил Сенька. — В глаза бросаются. Точно такие же, как на часах. Да и на других безделицах. Видел?