Нежность к ревущему зверю

– А вы злая.

– Не велико зло одернуть человека, коли тот выставляется.

– И снял записку?

– Дураки-то, они упрямые... Бабкина дочь приехала, она и сняла, да и его, голубчика, заодно прибрала к рукам, хоть и старше годами. Теперь в Энске живут, сошлись. Он, сказывают, с женой развелся, ее предпочел, несмотря что у нее - Валера, дочь взрослая... Отец-то ее совсем молодым помер, болел сильно... Хоть и шальная баба была, но и красавица, это уж чего там... Родить родила, а растить бабке Саше пришлось. Мать-то свою Валера не во всякий праздник видела. Появится в Перекатах на неделю, да и умахнет на год. Все в какие-то экспедиции ездила. Теперь муж ездит... Отчим в экспедицию, а Валера к матери погостить... Так и живут. Да в этот раз что-то не путем сорвалось. С работой рассчиталась, в тот же день билет взяла на самолет, ей муж мой доставал, со скидкой. А завтра, гляди, и умахнет... Девушка она хорошая, уважительная, да путных людей не знала. Маленькой была - обижали, кому не лень, выросла, тоже тунеядцы какие-то вокруг вьются. В Энске-то, может, и замуж выйдет за хорошего человека или учиться пойдет... Да только отчим вот, говорят, против, чтобы она у них жила. Я-де своих детей бросил не для того, чтобы чужих кормить. Да и то, правду сказать...

Стоя у открытой форточки с сигаретой, Лютров слушал ее негромкий голос, следил за снующими над столом руками женщины, споро прибирающей посуду, и все больше проникался неприятием духа этого дома, его устоявшейся тишины, красных дорожек на хорошо выкрашенном полу, делающих неслышными шаги хозяйки, безропотного признания Колчановым превосходства жены, его собачьего послушания, а главное, того смысла сожительства этих разных людей, которое принижало их человеческую значимость. Что связывает их? Какие общие жизненные задачи они подрядились выполнить, несмотря на презрение женщины к мужчине? Причем она даже не пытается это скрыть не только от него, но и от посторонних, а он понимает, не может не понимать, а значит, принимает такие условия, это не приводит ни к разрыву, ни к другим осложнениям, а напротив, не мешает им жить, растить сыновей и считать себя вправе корить образ жизни других.

Он едва сдерживался, чтобы не спросить, как это она со своим умом, проницательностью, своей недюжинной внешностью наконец выбрала в спутники себе человека явно не по плечу?

– Вы давно замужем за Петром Саввичем?

– Мужа моего мне дедушка присоветовал, - сказала она, словно не слыхала вопроса, и едва не рассмеялась, приметив на лице гостя смущенную растерянность.
– Вам ведь не то интересно, сколько я прожила с Петром Саввичем, детишки-то вон они, а что я в нем нашла... Дед у, меня, как бабка Саша для Валерии, одним родным человеком был. Отец на войне убит, мать померла, а дедушка жил и жил, и все книжки читал - старые, в кожаных переплетах, иных не признавал. Прочтет что ни то поучительное, меня зовет: "Слушай, внученька, набирайся ума. Ум что казна, по денежке собирается. Хорошие мысли не блохи, сами не набегут... Книга писана человеком крайнего ума. Вещие, говорит, слова, про нынешнее время сказано, а потому должен я увидеть, какой такой человек приданым твоим распоряжаться станет".

Последние слова хозяйка проговорила со спокойной уверенностью в их правоте, и после некоторого молчания - стоит, нет ли?
– уточнила, что за ними разумелось:

– Мужниного тут немного, дом на дедушкины деньги ставлен... И уж совсем от болезней захирел, едва ходил, а все свое, все обо мне. "Какой парень глянется, ты, говорит, его ко мне, поглядеть".
– "Ну тебя, говорю, дедушка".- "Да не бойся, внученька, неволить не буду, решать тебе, потому как равенство, а поглядеть приведи, может, и мое слово нелишне будет".

Лютров улыбнулся, ожидая, что и хозяйка усмехнется вздорным, на его взгляд, словам деда, но лицо ее оставалось неизменно спокойным, как и скупые, небрежно ловкие прикосновения Пальцев к убираемой со стола посуде.

– Когда аэропорт строили, народу понаехало много. Из деревень, да и совсем не наших. Клуб на стройке открыли, танцы почитай каждый день. И я раз увязалась за девчатами. А как пришла да поглядела на приезжих женщин груди вздернуты как повыше, повидней, бери, мол, кто смелый, твое. Губы крашены, ресницы крашены, в туалете курят, юбки в обтяжку... Испугалась я, вспомнила дедушкино чтение, да и бежать оттуда. Девчата меня за руку, погоди, ошалела, что ль, вместе пойдем... А рядом парень стоял в форменном пиджаке. "Правильное решение, говорит, девушка. Я тоже в город, говорит, так что могу проводить, если не возражаете". Поглядела, парень не особо крепкий, если что - уберегусь, да и в форме. Так и познакомились. С полгода ходил к нам. "Как, говорю, дедушка, приглянулся Петя?" - "А ничего, ничего... Головой не силен, но гнезда не разорит. Коли не жаль девичества, выходи, будешь сыта и обогрета".

Последнее было сказано негромко, из некоего отдаления, словно она не рассказывала уже, а размышляла вслух о ей самой непонятных вещах.

– Что ж, надо думать, прав оказался дедушка, - сказал Лютров.

"А вот девичества вам жаль", - заключил он про себя. Хозяйка вскинула на него внимательные глаза, будто услышала не то, что он сказал, а что подумал, но лицо ее не изменилось, и в невозмутимости этой жила, уютно угнездившись, некая прирученная и послушная правота. "Что бы вы там ни подумали, - говорило это выражение, - а у меня свой расчет, не вашему пониманию чета".

Прибрав белую скатерть, под которой оказалась темная, бархатная, она прошла на кухню, погасила там свет, вернулась, включила бра у изголовья над тахтой, выключила большую люстру в виде цветка ландыша, пожелала гостю спокойной ночи и прикрыла за собой дверь спальни.

Лютров еще докуривал сигарету, когда за дверью в прихожую заворчала и несколько раз пролаяла собаки, послышался стук.

– Кто-то свой, - определила хозяйка, выходя в халате и наскоро закручивая в узел длинные волосы.

Она долго не возвращалась. Из всего приглушенного толстой дверью разговора Лютров разобрал только несколько раз повторенное просительное обращение: "Тетя Маша!" Наконец дверь отворилась, и вместе с хозяйкой в комнату вошла высокая девушка в плаще и с чемоданом, обе стороны которого пестрели крупной белой клеткой по синему фону. Что-то необычное почудилось Лютрову в ее лице.

– Здравствуйте, - охотно, но тихо проговорила девушка, сверкнув огромными глазами. Она сразу внесла в дом нечто молодое, шумное, свободное.

– Видишь, - твердо проговорила хозяйка, имея в виду гостя, - так что переспишь на кухне.

– Ой, конечно! Спасибо вам, тетя Маша! Она так искренне благодарила хозяйку, что когда поворачивалась в сторону Лютрова, глядела и на него с благодарной улыбкой, и тогда он снова видел сверкающие глаза, но как ни пытался, не мог получше разглядеть в полутьме комнаты наполовину угаданную им красоту лица девушки.

– Снимай плащ и иди в кухню, дай людям покой, - строже, чем следовало, с нотками ревнивого укора в голосе сказала Марья Васильевна, стремительно направляясь в спальню.

Девушка поставила чемодан у двери, сняла "болонью", выказав острые маленькие груди, укрытые алой кофточкой, быстро повесила плащ па вешалку и послушно проследовала за Марьей Васильевной, неторопливо несшей подушку и байковое одеяло. Тощий постельный набор соответствовал застывшему на лице ее непреклонному неудовольствию, и потому Лютров решил, что попросившая ночлега девушка принадлежит к тем знакомым хозяевам дома, с которыми здесь не церемонятся.

На кухне зажегся свет, послышалось лязганье распорок раскладушки, донесся шепот: "Я сама, тетя Маша!"

Когда хозяйка выходила, Лютров успел через открывшуюся дверь приметить склоненную фигурку девушки, осыпавшиеся на лицо длинные прямые волосы.

В доме снова все стихло. Лютров принялся возиться с застрявшим внизу бегунком застежки на куртке и увидел вдруг слева на полу полоску света, тянущуюся в сторону кухонной двери. Обернувшись, он разглядел из приоткрывшейся кухонной двери призывные взмахи Валериной ладони. Он подошел. Его еще раз поманили, чтобы он склонился пониже.

– У вас есть сигареты?..