Незримый гений

— Бри, пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста… попроси своего брата нанять кого-нибудь другого, чтобы изображать школьного учителя. Я тут в меньшинстве, и, кажется, появились признаки назревающего восстания.

Подняв руки к его лицу, Брилл вытянула свои чудесные губы ровно тем же манером, как делала, когда успокаивала их детей.

— Ох, мой бедный муж. Надо было мне раньше прийти, чтобы спасать тебя.

— Фууу! — раздалось с пола несколько юных голосов: детям поголовно претили откровенные знаки привязанности взрослых.

Нарочно наклонившись вперед и поцеловав Брилл в губы, Эрик улыбнулся прокатившимся среди детей звукам ужаса.

— Все в порядке. Ты каждый день спасаешь меня, лишь соглашаясь быть моей женой.

Прелестно покраснев от этих слов, Брилл опустила голову.

— Ах, что такое вы говорите, месье. Своим шармом вы можете заставить розу расстаться со своими лепестками.

Не в силах справиться с пронесшимися по венам потоками абсолютного блаженства, Эрик изучал лицо своей жены, наслаждаясь тем, как от смущения темнеют ее глаза, приобретая оттенок мокрого грифеля. На мгновение задавшись вопросом, что он сделал, чтобы заслужить такую жизнь, он мог лишь лучезарно улыбнуться Брилл. Всю свою жизнь он был проклят Богом и его скверным чувством юмора, но сейчас он понимал, что все это время у того на него был план. Эрику было предначертано встретить Брилл, предначертано полюбить ее и стать отцом ее детей. Что еще он мог сделать, кроме как благословлять свою разбитую дорогу, которая привела его к безграничному счастью?

— Ну, я просто делаю свою работу… — наконец пробормотал он Брилл.

Слегка отстранившись, та приподняла белоснежную бровь.

— О, и какую же именно?

Позволив уголкам своих губ изогнуться в знающей усмешке, Эрик выдержал драматическую паузу.

— Конечно же, живу долго и счастливо.

========== Эпилог ==========

Париж, 1917 год

Прошло три года после того, как разразилась война, утопившая всю Европу в море крови и отчаяния. За всю историю ни один другой конфликт не мог сравниться по размаху с жестокостью, которая даже сейчас терзала континент. Сверхдержавы Европы, объединившиеся в две отдельные и ужасные фракции, безжалостно рыли яму друг другу. Во Францию, не осознававшую, что Германия находится на волоске от нападения, вторглись без предупреждения, оставив страну разоренной. Париж, когда-то бывший городом света и любви, был подавлен, став угрюмой и пустой тенью самого себя. Это была самая масштабная война, какую когда-либо видел мир, мировая война — война, положившая конец всем прочим, и никто не мог избежать ее последствий.

Парижский оперный театр закрыл свои двери вскоре после того, как по стране замаршировала немецкая армия. На тот момент самому городу не угрожало прямое нападение, но все знали, что лишь это вопрос времени, когда линия фронта подойдет ближе, и они готовились. Париж действовал так, словно находился на осадном положении, не позволяя лишних расходов и сосредоточив всю энергию на войне. Держать Оперу в такой ситуации, когда почти невозможно было достать даже основные продукты вроде сахара и масла, казалось просто неправильным. И поэтому великий театр, о котором многие десятилетия назад грезил Гарнье, окутала тишина.

С тех пор вот уже два года никто не переступал порог здания, но было сделано исключение, и двери распахнулись, чтобы впустить маленькую группу людей. В попытке обеспечить городу еще немного необходимых средств директора Оперы решили устроить аукцион из театральных реликвий. Отчаянно нуждаясь хоть в каком-нибудь развлечении, пусть незначительном, но стабильном, в пустующее здание целый день стекались людские ручейки.

В разгар аукциона, проходившего среди ветхих останков того, что когда-то было зрительным залом, через боковую дверь вкатился богато одетый господин в инвалидном кресле; характерный головной убор его сиделки слегка трепетал от царивших в коридоре сквозняков. На мгновение действие на сцене замерло, и все глаза с интересом повернулись к вновь прибывшему. Все узнали пожилого виконта де Шаньи, который, несмотря на отпечатавшийся на лице груз долгих лет, все еще был привлекательным мужчиной, поскольку он был единственным среди всего парижского высшего общества, кто предпочел остаться в городе, невзирая на нависшую опасность. Ходили слухи, что причиной задержки бедняги было то, что он и подумать не мог оставить место, где похоронена его жена. История их великой любви была притчей во языцех, которую многие пересказывали друг другу и по сию пору.

— Добро пожаловать, виконт, — с энтузиазмом заявил ведущий аукциона, явно радуясь, что распродажа привлекла внимание столь богатого покровителя.

Признательно кивнув, Рауль жестом велел сиделке подкатить его кресло к сцене. Сгорбившись и привалившись к спинке кресла, он являл собой картину усталой скорби. Он обводил сумрачный зал своими светло-серыми глазами с выражением человека, вспоминающего иные времена. Несомненно, он видел бархат на пыльных креслах блистательно алым, а не рваным и грязно-бордовым, каким он стал сейчас, видел балконы без паутины и голубиных гнезд и гордо висящую под потолком люстру. Старик со вздохом перевел взгляд на сцену, и аукцион продолжился там, где прервался.

В течение нескольких последующих минут между виконтом и бывшим танцмейстером мадам Жири, которой сейчас было за восемьдесят, развернулся торг на повышение за странно сконструированную музыкальную шкатулку. Восхищенный выручкой от этой битвы воль, распорядитель аукциона тараторил, улыбаясь от уха до уха. В итоге ставка Рауля побила ставку мадам Жири, и тот заполучил шкатулку с обезьянкой. Со своего рода угрюмым удовлетворением виконт выкатился из зала, крепко прижимая шкатулку к груди. После его отбытия среди собравшихся на аукционе прокатился гул шепотков.

В самой глубине театра, наблюдая за происходящим, стояла маленькая группа людей. Самой старшей из них была импозантная женщина средних лет с густыми темными волосами и до странного светлыми глазами. Она стояла рядом с мужчиной с неброско красивым лицом и пшеничного цвета шевелюрой. Чуть позади них в тенях стояли четверо других — все они сливались с полумраком, словно были рождены для этого. После нескольких мгновений тишины пшеничноволосый мужчина, единственный из всей группы с такими светлым оттенком, в недоумении повернулся с находившейся рядом женщине.

— Разве ты не говорила раньше, что надеялась вновь увидеть эту музыкальную шкатулку? Разве мы не должны были выкупить ее? — тихо спросил он.

Склонив голову, чтобы с любовью прижаться к руке мужа, Ария улыбнулась.

— Не беспокойся, Эдвард… Я не возражаю. Прежде я рассчитывала купить ее. Я все время гадала, что же с ней случилось. Мы так и не нашли ее после того, как покинули это место. Но теперь я понимаю, что, наверное, она нужна мне не так сильно, как некоторым другим.

После этого вперед выступил потрясающе красивый мужчина с ярко-синими глазами и сложил руки на груди — уголки его губ сердито изогнулись.

— Дьявол с ним, с этим стариком. Если ты хотела шкатулку, ты должна была ее получить. В любом случае, на самом деле она принадлежит нам, учитывая, что именно папа сделал эту чертову вещицу.

— Да ладно тебе, Дэниэл. Если Ария говорит, что шкатулка должна перейти к виконту, значит, так оно и есть, — невозмутимо сказала очаровательная женщина с большими выразительными серыми глазами. Положив руку на плечо брата, Бриджит нежной улыбкой усмирила его быстро растущее раздражение.

— Кроме того, — вмешалась Ария, словно брат и вовсе ничего не говорил, — я хотела вернуться сюда совсем по иной причине.

Замерев при ее словах, четверо ее братьев и сестер, которые внешне были так похожи на своего отца, обратили на нее свое всецелое внимание.

— Из-за того, что именно тут наш папа когда-то… э… жил так долго. Хотя, должна сказать, довольно грустно видеть театр в таком состоянии… — пробормотала Аннабель, подняв глаза к грязному потолку.

Проследовав за взглядом сестры, самая младшая из группы, привлекательная женщина с кудрявыми каштановыми волосами и выдающими недюжинный интеллект синими глазами, наконец тоже подала голос: