Незримый гений

— Вы ошибаетесь во мне, месье! — с жаром крикнула она во тьму; ее акцент стал заметнее. — Я не такая простодушная дурочка, как те, к кому вы привыкли. Ребяческие угрозы и загадочные письма ничего для меня не значат! — Брилл швырнула письмо наземь. — Меня не запугать! И поверьте моему слову, месье, — если вы попробуете навредить хоть кому-нибудь в этом театре, я сама вам накостыляю!

Затем она резко развернулась, так что юбки завихрились вокруг лодыжек, и направилась к главному входу в Оперу. На сегодня с нее было достаточно. Брилл узнала, что среди слухов, окружающих таинственную личность Призрака, сокрыта толика правды. И где-то в этих историях прятался ключ к причине того, что театр оказался в такой опасности. Все, что ей было нужно — это найти связь между этими зацепками. «Теперь, поговорив со всеми, я знаю, что во время представления «Дон Жуана» случится нечто ужасное. Все это как-то связано».

Упрямо задирая подбородок, Брилл прошествовала в фойе. Вновь нацепив затененные очки, она рывком распахнула парадные двери и пулей вылетела из здания.

Пара сокрытых в тени глаз внимательно следила за уходом молодой женщины, на миг утратив яростный блеск преданной любви. Несколько секунд взгляд Призрака освещало веселое удивление, а не злоба: оно смягчило его напряженные черты, и в уголках его глаз прорезались смешливые морщинки. Он не привык к подобному резкому отпору. «Да еще и от женщины… Она и впрямь грозилась придушить меня голыми руками, просто помереть со смеху».

В этот момент со сцены донеслась фальшивая нота, отвлекая его от безмолвных раздумий. Темноволосый мужчина вздрогнул от этого звука — все его веселье испарилось без следа. Его взгляд вновь налился расчетливостью и жестокостью. Он осторожно поднялся по веревке повыше на стропила, его мысли снова переключились на вмешательство странной девушки — на сей раз с гневом.

— Поглядим, мадам, насколько вы отважны. О да, поглядим.

========== Глава 3: Выбора нет ==========

Пока слабое зимнее солнце тонуло за горизонтом, перед главным входом Опера Популер начала выстраиваться шеренга роскошно отделанных экипажей. Элегантные мужчины и изысканно одетые женщины медленно выходили из своих карет и поднимались по парадной лестнице здания, несмотря на морозец, находя время, чтобы откровенно разглядывать равных себе.

Опера сверкала жизнью посреди сгустившегося сумрака — каждое окно десятиэтажного здания сияло, приглашая входящих зрителей. Немногие задерживались, чтобы полюбоваться уникальным обликом самого здания: зимний холод и отсутствие интереса заставляли их всех устремляться в главное фойе. Если бы они замерли на мгновение, козырьки в эффектном стиле барокко и массивные мраморные статуи, мимо которых они проходили, лишили бы дара речи любого здравомыслящего человека. Но, конечно, никто не останавливался, поскольку в стенах театра вскоре должна была разыграться драма иного рода.

Как известно, парижское высшее общество славилось серьезным отношением к искусствам. По крайней мере, они казались таковыми: любой мало-мальски состоятельный аристократ считал своим долгом не пропустить ни одной премьеры. Более того, многие возмущались и боролись за ограниченное число мест в ложах в театре, рассчитанном на две тысячи зрителей, требуя выставить все придерживаемые места на продажу. В действительности никого из богатых парижан особо не интересовал талант певцов или гений композитора, скорее, Опера служила витриной последней моды и украшений дам голубых кровей. Это было то место, где можно было и других посмотреть, и себя показать.

Поднимаясь вверх по главной лестнице к парадному входу, женщины придирчиво оглядывали остальных, мысленно оценивая фасон нарядов и украшения тех, кто стоял с ними на одной социальной ступени, откладывая каждый кусочек собранной информации, чтобы позднее подробно пересказать самые интересные и пикантные новости, перемывая кости в досужей болтовне. Грязные секреты летали туда-сюда среди толпы при каждом появлении новой кареты. Завистливые и мелочные ссоры то и дело вспыхивали меж владелицами наиболее дорогих платьев и украшений так же часто, как между теми, кто пришел своими ногами в выходном платье.

— Господи, во что вырядилось это мелкое ничтожество? Уж поверьте, если бы вырез ее корсета был еще ниже, туда бы заглянул Сатана собственной персоной, — безжалостно шептала своей спутнице одна юная аристократка, прикрываясь кружевным веером.

Женщина, с которой она говорила, рассмеялась и встряхнула головой, заставляя искриться бриллианты в ушах.

— В самом деле! Но мне кажется, ваш муж также наслаждается видом.

От ее комментария злобная усмешка юной аристократки увяла, превратившись в страдающий и сердитый взгляд. С щелчком захлопнув веер, она решительно подошла к невысокому лысеющему мужчине и буквально оттащила его от роскошной рыжеволосой женщины, с которой тот разговаривал. Мужчина и его жена прошли через открытые парадные двери, вполголоса осыпая друг друга упреками сквозь стиснутые зубы и взмахи веера.

Мужчины в толпе, как оказалось, были ничуть не лучше своих спутниц, хотя их тактика изучения себе подобных была гораздо менее заметной. Вместо того чтобы щебетать между собой о нарядах, они откровенно разглядывали женщин или обсуждали разведение лошадей для выездки. Те, кто держал под руку или в упряжи наилучшие образцы, были объектами черной зависти и скупой похвалы. Это был еще один вид соревнований, победа в которых повышала их статус, и здание театра служило прекрасным полем битвы.

Поэтому лишь немногие снобы, которые появились на сегодняшнем представлении, хоть в какой-то мере интересовались новой работой, ее неизвестным автором или странными слухами, бродившими по Опере. Сенсационные статьи в парижских газетах, повествующие о странных происшествиях и похищении сопрано, лишь добавляли увлекательности моменту, а наличие привидения просто придавало остроты болтовне перед началом спектакля.

Когда тени удлинились, к Опере подкатил простой черный экипаж, затерявшийся среди выстроившихся в ряд ярко разукрашенных карет. Не дожидаясь, пока экипаж займет надлежащее место, прямо перед главным входом из кареты проворно выскочил весьма привлекательный мужчина лет тридцати на вид; его ботинки ударились о камень мостовой с неподобающе громким стуком. Когда он повернулся, чтобы помочь выйти молодой леди, своей спутнице, его рыжеватые волосы до плеч сверкнули красным в последних лучах заходящего солнца. Многие из присутствовавших при этом юных дам, шокированные нетерпеливостью его прибытия, повернулись и посмотрели на него в изумлении; их осуждающие взгляды из-под нахмуренных бровей довольно быстро сменились оценивающими.

Хотя вновь прибывший был одет, как джентльмен, сложен он был, как простой разнорабочий. Он был высок и широк в плечах, его спина и грудь казались необхватными — покрой вечернего фрака не в силах был хоть сколько-нибудь прилично скрыть перекатывающиеся под тканью великолепно развитые мускулы. Линия его подбородка была квадратной и мощной, а нос — с небольшой горбинкой, что придавало его лицу некоторую жесткость — если бы не постоянная улыбка, изгибающая уголки его губ и пляшущая в ярких зеленых глазах. Но более всего привлекали внимание его манеры. В каждом движении сквозили живость и энергия, которые неизмеримо отличали его от пресыщенных, низеньких и пухлых аристократов, которые обтекали его, заходя в театр.

Молодая женщина, которой он учтиво помог выйти из экипажа, тоже была достаточно приметной, чтобы многие повернули головы в ее сторону. Белоснежные волосы обрамляли ее холодное красивое лицо, черты ее лица своими совершенными пропорциями напоминали о классических греческих статуях. У нее был прямой, можно сказать, королевский нос и округлые щеки и подбородок, придававшие ее чертам мягкость, которую не под силу было скрыть даже серьезному выражению ее лица. Ее полные, изогнутые подобно луку Купидона губы были неулыбчивы и поджаты. В той же мере, в какой ее компаньон был подвижен и изменчив, она была воплощением спокойствия и безмятежности: каждое ее движение было грациозно, подобно снегу, усыпающему зимнюю ночь.