Ни живые, ни мёртвые

Нога перестала болтаться. Пальцы больше не постукивали по старой обложки книги, что лежала рядом со мной. Я замерла, боясь даже вздохнуть . И чувствуя, как внутри отмирали лепестки розы...

— Представь, что ты больше не услышишь мой голос, нелепый китайский и глупые шутки . Не буду улыбаться каждый раз при встрече, ловить твои взгляды или попадать сюда , чтобы тебе не было так плохо. Ты больше не сможешь обнять меня , взять за руку, да и в принципе прикоснуться ко мне. Нас не возьмут в одну семью, мы не сможем быть до конца жизни вместе. Мы больше не погуляем, не пообщаемся, не посмеёмся... м еня больше нет в твоей жизни. И как ... ты себя тогда себя будешь ощущать? Как справишься дальше совсем одна ?

Тишина.

И снаружи, и внутри .

Опустешена словами Алестера, покинута всеми лучами надежды , оставлена жизнью, жестокой судьбой. Я так реально представила всё то, что мне рассказал друг ...

— Мне будет... будет так темно, сыро и... одиноко, — описывала я то состояние, которое посетило меня сейчас. — Так грустно, словно я на самом дне Марианской впадины. И ни единой капельки света...

— Ты должна научиться дарить свет самой себе, — Алестер наконец-то сел рядом со мной и легонько коснулся моих пальцев, полных мозолей и ран.

— Как это?

Наши взгляды встретились — бесконечные края моря и кора старого дуба возле самого берега.

— Чтобы... — Алестер острожно подбирал слова, не переставая меня гладить по ладони, — чтобы ты не тонула на дно, когда меня нет. Чтобы ты держалась так же на свету, как и со мной . Дарила добро себе. И окружающим тоже.

— Но если у меня всё время есть ты, зачем мне тогда это? — прикинулась я глупой, а точнее... полной несбывшихся мечт.

— А если меня не будет? — на миг голос Алестера дрогнул. — Ты же тогда совсем потеряешься, загнёшься...

— Ну и пусть , — я сжала его пальцы, чтобы всем естеством ощутить его близость .

— И люди к тебе так и будут плохо относиться, — совсем по-простому решил объяснить мне парень. — А ты от этого так и будешь страдать и страдать ... Люди не любят плохих , даже если сами творят зло. Ведь бессознательно всё же хотят себе и другим добра. Но из-за зависти и злобы не способны выражать это желание искренне, без страха подставы и сожаления...

Драка. Порванная одежда. Косые взгляды на первые попытки что-то сшить. Унижения, стыд, одиночество... Всюду меня окружал мрак, и нигде я не видела из него выхода. И тем более в себе.

— Я хочу... хочу добра.

— Обещай мне, милая моя птичка, — Алестер взял моё лицо в руки и заглянул в глаза. — Обещай, что станешь добрее .

— Обещаю .

— Если ты считаешь себя невидимой, то тебя выдают духи.

Жёсткий голос Инграма выдернул меня из неприятных, но в то же время тёплых воспоминаний. Реальность обрушилась на меня темнотой, пыльными вещами и тонкой полоской света, в которой виднелась кудрявая матушка парня. Ещё до конца не придя в себя после прошлого, я впихнула фотографию в свою сумку и с трудом вылезла из шкафа.

— Они могли остаться ещё после вчерашнего дня, — я быстро нашла в себе силы для дерзкого ответа.

Инграм сидел в кресле возле окна и не отрывался от любимых дел: чтения книг и курения. Дымящийся бычок источал запах табака и кофе из пепельницы, стоящей прямо на подоконнике. В камине слабо горели поленья и какие-то бумаги, тепло и приятный свет заставляли по-новому ощутить это странное место: уют всё так и не появился, но хотя бы ушло ощущение холода и потусторонних взглядов...

— Вчера были другие, а сегодня... — увидев меня, Инграм не скрыл ехидной ухмылки и вздохнул полной грудью, — роза с нотой лотоса?

— Нравится?

— Что ты здесь делаешь? — Инграм оставил мой вопрос без ответа.

Я кинула взгляд на полки с книгами, а затем на письменный стол — вроде всё на месте, ничего не говорило о том, что я везде лазала. С другой стороны, Инграм явно не дурак и догадался, что я здесь искала, раз ещё и застал меня в шкафу. И только перед ним, этим морально грязным человеком, я больше всего позорилась: то вопросы задавала, то пугалась, то выдывала себя с головой. Всё никак не получалось обхитрить, на полную вступить в свою игру.

Постоянно что-то мешало, Гуй побери.

— А где ты потерял своего дружка? — я чуть присела на письменный стол и, поставив сумку на край, тоже закурила.

— Пса я усыпил ещё в детстве.

Даже не удивлена, хотя фраза звучала весьма зловеще.

— А родители?

— Они спят и без моей помощи, — перевернув страницу, обронил Инграм, оставив ещё один бычок тлеть на подоконнике.

— Ты сирота? — почему-то именно этот вопрос пришёл мне на ум.

— Если ты такая, то не стоит всех подозревать в этом, — собеседник кинул на меня резкий взгляд, чёрные глаза блеснули сквозь сигаретный дым.

Откуда он узнал?..

— Но ведь Рэбэнус сирота, — вспомнила я нашла разговор в усыпальнице.

— У него была мать.

— Приёмная, — предположила я, на что Инграм мне слабо кивнул. — Как её звали?

— Ивет, — Инграм отложил книгу из-за невозможности сосредоточиться. И, пожалуй, вызванного мной раздражения. — Лучше бы почитала историю, а не приставала ко мне.

— Лучше бы нашёл себе хобби, — в тон ему ответила я, последний раз затягиваясь и туша сигарету о переполненную пепельницу.

— У меня оно уже есть, — Инграм встал, отчего его чёрная толстовка повисла на нём как на вешалке.

— Нести чушь не хобби.

— Доставать меня тоже не хобби.

Шаг ко мне.

— Слушай, у меня к тебе серьёзный разговор.

— Какой?

Ещё шаг.

— Раз ты такой остроумный, тебе во лбу не колет?

Его взгляд — кровавый, налитый свинцом и презрением, сжигающий адким пламенем всё на своём пути. Пепелище чужих судеб, раздробленные кости, бессонные ночи — вот какова тропа этого тёмного ворона, губителя жизни. От неё оставалась лишь выжженная аспидская метка, изломы вселенной, осязаемая пустота.