Никогда_не...

Юношеский максимализм, что с него возьмёшь, как сказали бы рассудительные думающие люди. Только этот самый максимализм не дает нам отступиться от того, чего мы хотим, не пойти на поводу у очередного «надо» вопреки своим желаниям. В нем нет мудрости и выдержки — зато есть честность и стремление получить то, что хочешь, вопреки всему.

Даже вопреки доводам здравого смысла.

И я сдаюсь, уступаю этой бескомпромиссности — потому что не хочу думать больше о том, как было бы правильно и мудро. Я хочу тоже, как и Артур, в свои двадцать три — всего и сразу. И сейчас, когда он обнимает меня, когда его руки, как и мои совсем недавно, снимают и отбрасывают подальше мою одежду — я верю, что такое желание и есть наша главная мудрость.

— Но как… как я поеду с тобой? Как ты это всем объяснишь? — все еще не могу успокоиться я, задавая вопрос за вопросом, пока он пытается сделать всё, чтобы я замолчала.

— Да похеру! — хрипло выдыхает он мне в лицо, толкая меня изнутри так сильно, что моя голова откидывается назад, но я все возвращаюсь и возвращаюсь к этому.

— Как? Я! Поеду! С тобой? Как?!

Как хорошо, что здесь никого нет, иначе на мои крики опять бы сбежалась толпа экзорцистов. Всё-таки, не так уж и не прав был Артур, когда задумался о нашем с ним общем доме. Который у нас будет, обязательно будет, если только все получится. Если только…

Мои пальцы, которыми я вцепилась в его шею и плечи, соскальзывают по коже, оставляя за собой красные следы-бороздки — руку как буто сводит, я пытаюсь удержаться, но бесполезно. Завтра ему снова придётся прикрывать всё это одеждой, а если кто заметит — то объяснять, врать, уворачиваться — как же надоело, когда уже не нужно будет прятаться!

— Как ты объяснишь людям, почему я с тобой? Почему я приехала?

— Блядь, Полина! — на секунду Артур останавливается, а мне хочется послать куда подальше решение всех вопросов, даже самых сложных, ли бы он продолжал. Ох, какой же он злой сейчас, какой невероятно красивый и злой. Так… Держаться, держаться, надо услышать, что он отвечает — не зря же я столько долбила ему мозг этими вопросами. Если мне сейчас заложит уши или сознание куда-то отьедет, боюсь, в третий раз на мой вопрос я услышу только одни ругательства — и точно ничего не смогу понять.

— Сказано же — ты едешь со мной и с Вэлом вместе! — он резко пригибает мою голову к себе, и его шёпот обжигает мне шею и мочки ушей. — Я беру его, потому что он теперь друг семьи и сам напросился на конюшни, а тебя — как его подругу, ясно? Железные отмазы есть у всех, и ноль риска! Тебе этого хватит или, может, еще поговорим? — и его рука, спускаясь вниз, только усиливает саркастический эффект этой фразы. Мое сознание истончается и падает вниз набухшей каплей, разлетаясь в мелкие брызги, и я не помню и не понимаю, соглашаюсь ли с ним на словах или в мыслях, которых, на самом деле, и нет сейчас.

В голове, после какого-то звенящего ощущения поселяется блаженная пустота. Мне на все плевать, и я снова со всем согласна.

Я не могу даже рассмеяться от понимания того, что Никишины в своём желании уберечь сына и брата от влияния коварной профурсетки, неожиданно обеспечили нам поездку за город на двоих. И пусть это отсрочит наши сборы на пару дней — но это всего лишь пара дней.

Это же не страшно?

Страшно становится через несколько часов, утром, которое мы встречаем на пляже, так и не вернувшись домой. Казалось бы — ну, что такого — вздремнуть часок. Надолго мы не сможем отключиться с ним на почти голых камнях. А этот ночной воздух — он как свежая родниковая вода, так приятно расслабиться, дышать им, пить его, и чтобы легкий ветерок гладил обнаженную спину… и ноги… это так убаюкивает, так успокаивает…

Я вскакиваю резко, не до конца понимая, где нахожусь и что происходит, но ощущая одно — на меня кто-то очень внимательно смотрит.

Оказывается, это целых две пары глаз. Одни — блеклые, неясного цвета, который стерло время, а вторые — нечеловеческие, ореховые, с горизонтальным зрачком, который обычно рисуют в комиксах у всяких демонических существ.

И сейчас я вижу их перед собой — демонические глаза и глаза, повидавшие так много, что это утомило их, и они утратили остроту. Поэтому их обладательница так недобро жмурится — то ли от недовольства тем, что видит, то ли от того, что, наоборот, хочет рассмотреть все получше.

— Блядына, — слышу я спокойный, констатирующий факт голос и, окончательно придя в себя после стремительного пробуждения, а вижу неопределённого возраста бабулю с козлом на привязи, упруго перестукивающим копытцами по мелким камням.

— Не, я не поняла. Вам шо тут, медом помазано? — в ее глазах при этом читается искреннее удивление. Да я и сама удивлена. Вместо того, чтобы заночевать в машине или того лучше — на удобной кровати дома, мы с Артуром отключились здесь, укутавшись в одно одеяло на жесткой земле.

Чёрт! Артур! А вдруг… понимаю, что эта мысль больше похожа на паранойю, но… Это же маленький город, здесь все друг друга знают. А вдруг и она — эта бабулечка тоже? Или, может, козел?

Ловлю себя на том, что в голове творится абсолютная каша, и наклоняясь вбок, заслоняю Артура собой, параллельно стараясь накинуть свободный угол пледа ему на лицо. Он в ответ на это тихо стонет во сне и одним движением сбрасывает покрывало.

— Совисти у вас нэмае. Раньше хоть в кущах злыгалысь, а щас — отут, на открытому мести, — бабуля обличительно показывает на пустырь вокруг нас, не заполненный, к счастью, больше никем. — Стыдоба, — подводит итог она. — И дэ оцэ ваша совисть? Дэ совисть, я спрашую?

В эту самую секунду неожиданно просыпается Артур — я чувствую движение за спиной и рукой пытаюсь уложить его назад, чтобы не привлекал внимание. Если уж так сложилось, пусть единственной блядыной здесь буду я.

Но он совсем не понимает, не ловит мои знаки — и через секунду поднимается с земли, касаясь грудью моей спины. И все это для того, чтобы увидеть их — странную бабулечку и меланхоличного козла.

Может быть, это даже брат почившего Антошки, думаю я, не замечая, как в моей голове сами по себе складываются строки:

Жили у бабуси

Два простых козлёнка

Один серый

Другой белый,

Будущий АНТОШКА.

Начинаю истерично всхрюкивать, пытаясь сдержать смех, и в эту самую секунду слышу от Артура:

— Опа. А вы что тут делаете? Здрасьте.

Он что, поздоровался с ней? Он знает эту бабулечку?

К счастью, подслеповатая женщина не узнаёт его в ответ. По крайней мере, сразу.

— Здрасьте, здрасьте, свою сраку покрасьте, — ворчит она, придерживая козла, который, заскучав, стоя на месте, начинает стремиться по склону куда-то вверх. И тут же награждает Артура его собственным прозвищем:

— Поблядун! А ну тикай! Тикай отсюда! Тут скоро диты прыйдуть, а вы голи! Стыдоба!

И, разворачиваясь к нам спиной, удаляется восвояси, ведомая гордым козлом.

Дважды нам напоминать не надо. Мы вскакиваем на ноги и начинаем стремительно собираться. Оглядываясь, ищу на камнях свои смарт часы, куда-то улетевшие из-за вечных напоминаний «Ваш пульс повысился до граничного уровня, вы сейчас тренируетесь?», нахожу, разблокирую и вижу время на циферблате — не самое катастрофическое. Всего лишь пять тридцать утра. Поэтому больше никого нет на пляже — солнце встает очень рано, как всегда бывает в середине лета, и единственными, кто выходит на прогулки в такую рань, чаще всего бывают бабулечки, страдающие бессонницей.