НИКОЛАЙ НЕГОДНИК

–  Знаю, и что?

–  Русские не поймут, если мы начнем бомбить их территорию.

–  Разве я сказал бомбить?

–  Конечно, сэр. Вы сказали - по стандартному сценарию.

–  Хм… Имелось ввиду нечто иное.

–  Да?

–  Конечно. Организуйте пару фондов, дайте гранты… Пусть будут под присмотром.

Президент ничего не понял, но на всякий случай записал слова Великого Магистра в ежедневник, клятвенно обещая непременно принять меры.

–  А что делать со Славелем, сэр? Бомбить?

–  Ничего не делайте. Мне нужно посоветоваться с начальством.

С этими словами гость исчез из кабинета так же таинственно, как и появился, оставив после себя неприятный запах, в котором Брюсу Моисману почудилось что-то знакомое.

–  Это деготь, - пояснил госсекретарь, не дожидаясь вопроса.
– Он же креозот. Поверьте специалисту, прожившему на ферме целых две недели. Мне им лечили стригущий лишай, который я подхватил от…

–  Не нужно интимных подробностей, Билли. Вот лучше скажи - разве у нашего шефа может быть вышестоящее начальство?

–  Конечно нет, сэр. А вот там, - мистер Уильям С. Ракс показал пальцем в пол, - наверняка есть нижестоящее.

–  Ему хорошо, - вздохнул президент.
– Он может посоветоваться.

Госсекретарь внимательно рассматривал следы на паркете, формой напоминающие раздвоенное копыто, и потому ответил не сразу.

–  Может быть нам вызвать директора ЦРУ?

–  Эту черную задницу? Разве он, кроме рэпа и кокаина еще чем-то интересуется?

–  Конечно, сэр! Еще бейсболом!

Глава 4

Славельский князь Юрий Всеволодович молча мерил шагами просторную горницу, время от времени поглядывая в оконце, в переплетах которого было вставлено дорогущее, три веса серебром, татинское стекло. На улице смеркалось, и потому на столе горела лампа под прозрачным колпаком, заправленная чем-то вонючим. И она стоила немалых денег, как и многое другое, привезенное из соседнего княжества, неведомым образом появившегося под боком четыре года назад.

Да, черт возьми, именно княжество! А как иначе назвать страну поболее какой-нибудь Богемии раза в два? Для королевства слишком велико и раскинулось широко. С захода ограничено рекой Ладой, впадающей как раз у подножия славельских стен в Шелокшу, в свою очередь являющуюся северным рубежом. А на закате по Суровее спорные земли с черемисой луговой да чувашами-кимеретниками, причем последние все более склоняют голову в сторону Татинца.

–  Господи!
– князь Юрий Всеволодович плюнул и перекрестился.

И пришло же кому-то в голову назвать новый городок столь похабно. Нет, он догадывался кому, но все же… Правда и народец в нем имени тому соответствовал. Года три тому, булгары, обозленные потерей мордовской дани, решили разобраться с незваными соседями и подступились было немалым, тысячи в три, войском. Осадили, но в первую же ночь не досчитались половины коней. А во вторую и остатки пропали бесследно. Неделю продолжалась осада, по истечении которой булгарское воинство, оставшееся без обоза, исчезнувшего среди бела дня, согласилось поработать за харчи на раскорчевывании лесов вокруг городка.

Так бы и трудились мирно, если бы хан Тузбубей, обеспокоенный исчезновением войска, не повел на Татинец еще пять тысяч конников. На берегу Суровы их встретило посольство с предложением заключить мир. Передавая грамоту, хмурый воин с лохматой бородой до пояса добавил на словах, что де князь Николай, в знак выдающегося своего миролюбия, разрешает гостям невозбранно вернуться домой, оставив лишь в знак дружбы и взаимопонимания своих коней, на которых любовь к человечеству не распространяется. А буде вклад в дело мира покажется чрезмерным - то по серебряной гривне с гостевой головы, и не важно с чьей.

Хан возмутился неслыханными требованиями и приказал покарать нечестивца, их передавшего. Несмотря на урон, нанесенный окованной железом дубиной, посла схватили, связали по рукам и ногам, да бросили в Сурову. И долго потом юные русалки в двух реках шепотом пересказывали друг дружке интересные высказывания, подслушанные у возмущенного лешего, буксируемого до дома двумя огромными сомами.

А булгары, потеряв при переправе от неизвестных напастей десятую часть войска, спалили недостроенный Курмышский острог, и через трое суток осадили Татинец. По дошедшим до Славеля слухам, в решающей битве под стенами города князь Николай применил какое-то новое оружие, настолько тайное, что ничего о нем до сих пор не удалось выведать. И немногие оставшиеся в живых гости добровольно решили отработать нанесенный ущерб и расходы княжества на войну.

Вот тут-то, по мнению Юрия Всеволодовича, татинский князь и допустил ошибку. Не роковую, конечно, но все же… Зачем было отправлять вниз по течению Шолокши плот с повешенным ханом Тузбубеем? От него, правда, не много чего осталось после битвы, но доплыло еще меньше - тут уж постарались прожорливые мартыны. А может, это вовсе и не ошибка была? Обрадованные наследники еще дважды ходили походом и оба раза прямиком к городу, не отвлекаясь на заставы, острожки и мелкие деревни. И опять цены на коней на славельском торгу упали втрое.

–  Почто грустишь, княже?
– появившийся на пороге архиерей был бодр и весел. От его могучего голоса дрогнули стекла в окнах, а в налитом до краев ковше пробежала мелкая рябь.
– Уныние - грех.

–  Садись!
– Юрий Всеволодович сам опустился на лавку и подвинул Савве тяжелую посудину.
– Будешь?

–  Господь с тобой, - перекрестился тот.
– Что я, немец какой? И так в прошлом годе трижды нетрезв был, да и в этом уже один раз.

–  Нешто в будний день хмельного предложу?
– князь отпил и удовлетворенно крякнул.
– Квас это черемуховый.

–  Тогда буду, - архиерей уселся напротив и протянул руку.
– Давай.

Савва приложился надолго, отчего борода его, скрывающая след давнего сабельного удара, задвигалась в такт глоткам. Сразу видно - наш человек. Прежний-то пастырь, ставленый Владиславльским митрополитом, был из греков и квас не жаловал, а наливался ежеутренне романеей да ренскими винами. Не мудрено при такой жизни упасть с колокольни, умудрившись перед тем перерезать себе горло, изображая архангела с пылающим мечом. Вот и наказал Господь за богохульство.