Никому о нас не говори

И только когда оказываемся на веранде, в полной темноте — сегодня почему-то не горит соседний уличный фонарь — и тишине, с меня как морок спадает. Успевшая согреться в машине Тима, я быстро теряю всё то тепло, что шло от его рук. Ко мне так стремительно возвращается холодная дрожь, что стук моих зубов слышит даже Тимур.

— Так холодно? — Он сразу же стягивает с себя ветровку, взятую из машины, и накидывает мне её на плечи, укутывая. А ещё забирает из моих рук клатч. — Я сейчас попробую включить духовку в плите. Тебе надо согреться.

Уже в одной футболке Тим направляется к старой газовой плитке. Включает фонарик в телефоне, кладёт его на пол и лезет к духовке, гремя какими-то сковородками в ней, пока я стою посреди веранды и дрожу, словно по мне двести двадцать пускают.

— Что я наделала, Тим? — сдавленно шепчу я, смотря на то, как он возится с духовкой.

— Ничего, — хмыкает он, не оборачиваясь. Чиркнув спичкой о коробок, зажигает пламя в духовке. — Всего лишь подралась.

— Нет, — я глупо трясу головой и заламываю дрожащие руки. — Это не я. Я не могла.

А Тимур уже поднимается на ноги. Проходит к кухонному шкафу и достаёт оттуда стеклянный стакан и бутылку. И свет включённого фонарика на телефоне Тима попадает на её содержимое: там плещется что-то, что очень похоже на крепко заваренный чай. Тимур наливает это мне в стакан. Совсем немного, и, отставив бутылку на стол, протягивает его мне.

— Держи, — уверенно произносит он и строго смотрит на меня.

Я недоверчиво кошусь на стакан, но всё равно забираю его из татуированных ладоней. Содержимое в нём сразу же начинает плескаться о его края: настолько сильна дрожь у меня в руках.

— Ч-что это?

— Лёгкая доза успокоительного, — отвечает Тимур.

Он наблюдает, как я разглядываю стакан, а потом подношу его к носу и делаю вдох.

— Это не чай с ромашкой, да? — спрашиваю, когда улавливаю чёткий аромат спиртного. Коньяк? Виски? Чёрт его знает. Я же в этом не соображаю.

— Не чай. Но тебе надо. Хотя бы глоток, — уверенно заявляет Тим.

Неожиданно мы снова оказываемся в кромешной темноте.

— Твою ж, — чертыхается Тимур. — Кажется, телефон сел. Сейчас.

И, пока мои глаза опять привыкают к мраку, я слушаю его движения. Кажется, Тим полез по шкафам. Чем-то стучит. А я всё стою на месте, но теперь уже со стаканом чего-то спиртного в руках. И до сих пор нервная дрожь в теле униматься не хочет.

— Сегодня ты перестала скрывать в себе некоторые черты своего характера, — где-то рядом из темноты раздаётся голос Тима. Снова слышу звук чиркающей спички, а потом над столом вспыхивает огонёк, озаряя тусклым оранжевым светом лицо Тимура. Его взгляд направлен на меня, а глаза прямо-таки сверкают. — Я видел нос Петровой. Сильно.

У меня неприятно ёкает в груди. Это же просто бред. Я разбила нос Полине? Ужасаться этому или радоваться — я не понимаю. Но подступающую к груди панику уже чувствую.

Я нерешительно подношу к губам стакан. Делаю крошечный глоток. А рот и язык сразу же обжигает. Горячий спазм схватывает лёгкие. Я закашливаюсь. Чувствую, что жгучие капли проглоченной мною жидкости медленно стекают по горлу.

И да, ощущения не слишком приятные, но это действительно отвлекает меня от неконтролируемой дрожи. Ведь теперь я морщусь и пытаюсь восстановить дыхание, с укором поглядывая на Тимура.

А он уводит горящую спичку от своего лица. Свет от быстро разгорающегося огонька теперь падает на стол, на котором уже хаотично расставлены свечи. Так вот что искал в темноте Тим. Теперь он по очереди поджигает каждый фитиль. Один за одним они озаряют мягким, тёплым светом силуэт Тима и стол.

Татуированные руки, зажигающие свечи, приковывают мой взгляд. Глаз не могу отвести от острых, стёсанных костяшек пальцев. Мои же пальцы лишь сильнее сдавливают стакан с алкоголем. И тепло, проскользнувшее в желудок, теперь стремительно расползается по моему телу дальше.

— Я ничего не скрывала, — почти шепчу я, наблюдая за каждым движением Тимура. Они такие плавные… Или же это всего один глоток алкоголя? — Я просто не знала, что вообще так могу. Я никогда такой злости не испытывала. Казалось, что внутри меня ничего другого нет. Понимаешь?

Тимур зажигает последнюю свечу и, улыбнувшись, поднимает глаза. В них читается немой ответ.

— А, ну да, — усмехаюсь и прячу взгляд в стакане. — Знаешь, я так не злилась, даже когда била здесь перед тобой посуду.

Слышу шаги. Скрипит одна из половиц. Краем глаза вижу, как Тим огибает стол и присаживается на его угол напротив меня.

— Да? — посмеивается Тим. — Ну тогда ты выглядела настоящей мегерой.

А мне не смешно. Тревога сводит мои внутренности. Я поднимаю голову и попадаю под сосредоточенный взгляд Тимура.

— Что теперь будет? Что сделает с нами ректорат? — испуганно бормочу я.

Тим протягивает мне руку, не сводя с меня глаз. Буквально жжёт меня ими через полумрак. И я делаю шаг вперёд. Несмело касаюсь его ладони — тёплой и такой сильной — пальцами. Тимур сразу же сжимает их и притягивает меня к себе. Я оказываюсь между его расставленных ног.

— Теперь эта дрянь тебя никогда не тронет, — чеканит Тим. Кладёт одну руку на талию, другой забирает у меня стакан и ставит его на стол. А следом крепко обнимает. Пристально разглядывает моё лицо. Я даже не моргаю. Лишь осторожно позволяю себе приложить ладони к его груди. — Но ты должна рассказать ректору всё как есть, — строго произносит Тимур. — Как эта стерва задирала тебя. Ты хорошо учишься, на отличном счету в деканате. Если уж мне за такие проступки просто объявляли выговор и докладывали отцу, то в твоём случае всё будет ещё безобиднее.

Услышав слова про отца, я вздрагиваю.

— Боже, если моя мама узнает…

Тимур обхватывает моё лицо ладонями. Случайно задевает царапину у меня на щеке. Я морщусь от боли, с шипением втягивая воздух, и сжимаю в пальцах ткань футболки Тима. Но ноющей раны тут же касаются его тёплые губы.

— Всё будет хорошо, — шепчет он, ведя ими по моей щеке. Я с трепещущим сердцем закрываю глаза. Слушаю только бархатный голос Тимура. Он обволакивает... — Главное, ты поставила её на место.