Никто

Голос Дины Валентиновны из – за двери "Кеня, Кеня!" Дверь открывается вновь входит Дина Валентиновна.

Дина Валентиновна.
– - Ты не принял лекарство сегодня. Что с тобой? Ты почему так сполз, тебе плохо?

Анненский.
– - Пусти меня, я хочу лечь на ковер у кресла и закрыть глаза. Мне все надоело, я дико устал. Пусти!

Дина Валентиновна.
– - Ну-ка прекрати хандрить! Сядь прямо и выпей лекарства! Давай, Кенечка, садись! (подтягивает его наверх).

Анненский выпрямляется и пьет лекарство.

Ну, вот! Молодец, голубчик!

Арефа вносит поленья для растопки, кладет возле камина, затем выходит.

Я тебе еще хотела сказать. Мне приснился сущий кошмар сегодня ночью, мертвецы отравленные: мужчины и женщины. Дачный дом и они лежат вповалку. Лиц не разобрать, совсем. Не знаю к чему это? Такой ужас! Надо пасьянс раскинуть.

Анненский (слабо, приходя в себя).
– - Да, Дина, иди, раскинь карты.

Дина Валентиновна.
– - Может в сонник заглянуть?

Анненский (с появившимся раздражением).
– - Я тебе попрошу, не мешай мне всякой чепухой! Сколько же можно!

Дина Валентиновна (тоже с раздражением).
– - Вот ты всегда так! Когда я тебе говорю о чём-то, ты меня не слушаешь! Я тебе мешаю! Всегда мешала! Думаешь, я не знаю про твои интрижки за моей спиной?

Анненский.
– - Дина, что вздор? Какие интрижки, я решительно не понимаю о чём речь? С кем?

Дина Валентиновна.
– - Знаю, знаю с кем!

Дина Валентиновна уходит, хлопнув дверью.

Анненский.
– - Что за день сегодня! Положительно не дадут заниматься. Нет, надо было ехать в Департамент!

Открывается дверь, входит, почти вбегает Валентин.

Сцена V II .

Кабинет Анненского.

Валентин.
– - Папа? Маковский не хочет печатать твои стихи.

Анненский.
– - Как это не хочет? Мы с ним договорились.

Валентин.
– - Он намерен печатать Черубину де Габриак во втором номере, говорит, что Волошин там поместит свой мистический гороскоп, посвященный ей. Он сказал, что написал письмо тебе, оно, должно быть, в почте. Я просил Арефу его принести.

Анненский.
– - Черубина? Но причем Черубина -- ума не приложу! Её стихи... Красивые, правильные, но что-то в них не то. Я еще не понял что, не разобрался, да и недосуг было за моими занятиями.

Валентин.– - Папа, ты не знаешь, я тебе не сказал сразу -- все, положительно все от неё в восторге. Все в нашей редакции! Вячеслав Иванов сказал, что он её стихов веет мистическим эросом. Гумилев читает отдельные строчки и повторяет их, словно безумный. А особенно она нравится Волошину.

Анненский.
– - Это чёрт знает что, какое-то безумие!

Пауза.

Валентин.
– - У меня закралось подозрение, что Сергей Константинович тайно влюблен в эту даму. Он жаждет с ней встречи и боюсь, что твои стихи могли быть принесены в жертву этой романтической увлеченности.

Анненский.
– - Какая глупость! Боже, какая глупость!

Входит Арефа в белых перчатках и с серебряным подносом. На нем письмо.

Арефа.
– - Пожалуйте почту, барин!

Анненский вскрывает письмо.

Анненский – - Спасибо, Арефа, ступай, голубчик!

Арефа кладет поднос и занимается растопкой камина. Анненский читает.

Ну что он пишет! (с возмущением). Нет, Валя, послушай, что он пишет. "Одно время я думал поступиться стихами Черубины, но гороскоп Волошина уже был отпечатан... и я решился просто понадеяться на Ваше дружеское снисхождение ко мне. Ведь для Вас, я знаю, помещение стихов именно в номере втором -- только каприз, а для меня, как оказалось в последнюю минуту, замена ими другого материала повлекла бы к целому ряду недоразумений".

Вот так! Для меня это каприз, и ничего более! (Читает дальше).

"В то же время, по совести, я не вижу, почему именно Ваши стихи не могут подождать. Ваша книжка еще не издается, насколько мне известно; журнал же только дебютирует. Ведь, в конце концов, на меня валятся все шишки!.. Еще раз прошу Вас великодушно простить мне..." и прочая, прочая.

Бросает письмо на стол. Арефа, растопив камин, уходит.

Валентин.
– - Успокойся, папа! Тебе нельзя волноваться.

Анненский.
– - Голубчик, я ведь так рассчитывал на "Аполлон". У меня уже были договоренности с другими издателями, но Маковский уговорил отдать стихи в журнал и сказал, что поможет с изданием отдельной книги. Теперь время упущено, безнадежно упущено! Это же мой каприз!

Валентин.
– - Отчего же безнадежно? Надо забрать их назад и найти издателя. Ты мне говорил, что в начале ноября тебе писал владелец издательства "Гриф" Соколов.

Анненский (не слушая).
– - Я уже подал прошение об отставке и рассчитывал на доходы с литературы. Что будет теперь, если его удовлетворят? Мы будет очень стеснены, очень! Боюсь, что твоя мать этого не перенесет! Но ты прав, терять времени больше не будем. Сейчас я напишу ему и попрошу всё вернуть. А ты иди, Валя, иди! Мой каприз! Только каприз!

Валентин уходит.

Всё ужасно, ужасно! Сначала Ольга, теперь Маковский. Словно у меня подбили оба крыла -- лететь хочется, но сил нет. Как же чертовски прав был Тютчев:

Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет -- и не может...

Как подстреленная птица... Ольга... Мне её не хватает! Её глаза, её голос, её руки. Боже мой, как это мучительно и тяжело! Её руки, теперь такие дальние и такие близкие -- "Мои вы, о дальние руки, ваш сладостно-сильный зажим"... (Берет бумагу). Что же делать? Положительно ничего. Ничего невозможно исправить! Какая тоска! Боже, какая тоска, она сведет меня с ума! Сегодня уже нет сил ничем заниматься, даже любимым Еврипидом. (Взялся за голову.) Как виски болят, голова, словно чугунная! Сейчас бы прилечь, но надо писать Маковскому. Ах, какой дурной, необязательный человек!