Ниоткуда с любовью

Маша помнила, какое ощущение произвела на нее эта квартира в первый раз. Как будто человек, который здесь живет, уложил в коробки всю свою жизнь и не особо позаботился о том, чтобы что-то когда-то оттуда достать. Сам же Красовский воспринимал эту обстановку спокойно, как будто так все и должно было быть.

Однажды Маша спросила его:

— Почему твоя квартира выглядит так, как будто ты туда только въезжаешь?

— Она выглядит так, как будто я из нее выезжаю. И это так и есть.

— Ты собираешься переехать? Куда?

— В свой новый дом, — удивленно посмотрел на нее Красовский. — Но он еще в сыром состоянии.

— Тогда зачем же ты уже сейчас собрал вещи? — задала она очевидный вопрос. Красовский взглянул на нее и пожал плечами. Он так и не ответил на этот вопрос, словно оставлял за собой право сохранить это втайне или словно сам не знал ответа. Но эти коробки, угрожающе застрявшие в комнатах, словно вытягивали из квартиры жизнь, меняли саму атмосферу.

Как-то она заглянула в одну из них — не заклеенную скотчем. И с удивлением обнаружила рисунки. Наброски, карандашные портреты, один из которых поразил ее — девушка, развернувшаяся вполоборота. Как будто она увидела, что ее рисуют или обернулась на громкий звук. Ее глаза были большими и задумчивыми. Она будто несла в себе какое-то знание, которое томило ее, и не с кем было им поделиться. Ее волосы были заплетены в косу, пряди выскочили и обрамляли лицо. Ее лицо притягивало, с ней хотелось поговорить, спросить, что она хранит в себе?

Эта девушка показалась Маше знакомой, как будто она уже знала ее или знала в прошлой жизни. На обороте стояла дата. Портрет был нарисован давно — десять лет назад.

Маша быстро пролистала другие работы. Портрет девушки был самым ранним, все остальные картины были датированы более поздней датой. Маша и подумать не могла, что Олег рисует, просто не могла представить. Он, который так часто говорил ей, что ее фантастические дома увлекают, но сильно отвлекают от четкости и строгости архитектуры. Что она сама себя расхолаживает, и что умение четко и точно рассчитывать, иной раз намного более важно, чем творческие порывы и вдохновение.

В тот день Маша быстро положила рисунки обратно в коробку и так и не спросила Красовского о них. Она будто бы боялась. Боялась? Боялась узнать правду? Боялась узнать его?

…В итоге Маша вырвалась из плена его рук, мешающих ей щекотать его, и, отложив блокнот в сторону, уселась на Красовского сверху. Сейчас он был простым, милым и домашним, и совсем не походил на успешного высокомерного архитектора. Она поймала его смеющийся взгляд и вдруг резко замолчала. Между ними пролегла ниточка понимания. Вот в такие моменты Маша всегда и чувствовала, что их двое, что они оба по одну сторону.

— Маш, — сказал он тихо.

— Олег, — подражая ему, тихо сказала она.

Он улыбнулся, но вновь посерьезнел.

— Маш, я хотел тебя спросить. Давно.

— Да?

Он помолчал. Потом быстро сказал:

— Как там твоя мама? Как она приняла?..

Он не договорил, но Маша поняла, что он хотел сказать, как и то, что первоначально хотел задать другой вопрос.

Машина мама устроила дочери целый допрос относительно ее отношений с начальником. Красовского она видела, он ей понравился еще когда она не знала, что они встречаются. Потом в больнице она поняла, что их отношения все же выходят за рамки «начальник-подчиненная», и ее мнение раздвоилось. Она добивала Машу только одним вопросом: «Что будет, когда ты захочешь уйти на другую работу или когда он поймет, что ты работаешь хуже, чем он к тебе относится?»

— Ничего, совершенно ничего, — убежденно говорила Маша, а мама ее качала головой.

— Что будет, когда к вам на работу придет новая сотрудница, которая его увлечет? Что будет, когда ваши отношения изживут себя? Что будет, когда он поймет, что ты хочешь выйти за него замуж, а для него это лишь очередной роман? Как ты будешь бороться с этим?

— Мам, ну что же мне, теперь не жить совсем? Если я буду сидеть дома и никуда не выходить, и на работе ни с кем не буду общаться, тогда конечно, со мной ничего плохого не случится. Но и хорошего тоже.

— Я просто не хочу, чтобы этот роман стал твоей самой тяжелой ошибкой молодости.

— А я не хочу пропустить молодость совсем, — парировала Маша.

В итоге мать махнула на нее рукой, поняв, что бесполезно взывать с такими вопросами к человеку, у которого на все есть свой ответ. Но Маша знала — она недовольна. Она не рада этим отношениям, они заставляют ее нервничать. И каждый раз, когда она знала, у кого Маша задерживается, у кого она может ночевать в те дни, когда она сама дома, а не на работе, ее голос был чуть более нервным, ее молчание было более угрожающим, чем самый громкий крик. Маша старалась об этом не думать — все-таки, это был еще не самый худший вариант развития событий.

Но когда ее спросил об этом Олег, Маша не стала рассказывать все свои соображения и все детали их разговора. Она только пожала плечами.

— Все будет нормально.

— Я знаю, — Сурмина и не заметила, как Красовский перехватил ее ладонь и сжал пальцами.

— Маш… я хотел тебя спросить о другом.

— Я знаю.

— Я хотел спросить… не хочешь ли ты пожить со мной в моем новом доме?

От неожиданности у Маши перехватило дыхание.

— Что?

— Не хочешь ли ты?..

— Я слышала.

— Просто я подумал… все эти твои половинчатые ночевки у меня, эти утренние возвращения домой, детская конспирация… это уже вроде как ни к чему, когда твоя мама… знает.

— Но как же… а вдруг она закатит мне истерику? — быстро произнесла Сурмина и только потом поняла, какую ляпнула глупость.

— А ты сама хочешь переехать?

— Да, — быстро сказала она, не успев подумать. — Да.

И только произнеся это, она поняла, как боялась того, что Олег переедет в новый дом, в новую жизнь и оставит ее за бортом.

— На выходных устроим переезд, — буднично произнес Красовский, как будто речь шла о внутренней отделке помещения. И вдруг он улыбнулся и подтянул ее к себе. — Я рад.

* * *

Озеро всегда показывало нас теми, кто мы есть на самом деле…

Полина смотрела на свое отражение в ровной озерной глади. В последнее время она стала это делать что-то уж слишком часто. Но… вряд ли что изменилось с тех самых пор, когда она действительно любила отражаться.

— Полин… — раздался позади знакомый голос. Полли обернулась.

Родион шел к ней от своего подъезда. Как бы ни бежало время, в какую бы сторону оно не завернуло, одно оставалось неизменным — ее силуэт на фоне озера. Этот образ преследовал Рудика на протяжении нескольких лет. К этому озеру после их разрыва он так больше и не подошел.

Не подошел и сейчас. Прошел половину пути и вдруг поманил ее рукой. Полина, знавшая, что так и будет, даже не сделала попыток удивиться. Вчера он тоже не дошел до нее, и сегодня все повторилось снова. Полина не спросила его, с чем это связано.