Ниоткуда с любовью

Часто, лежа в своей комнате и наблюдая за тенями на потолке, прислушиваясь к гиенистому смеху подростков с улицы, она думала о том, что всего этого — всей этой новой жизни не было бы, если бы не отец. Она думала так постоянно, с тех самых пор, как он ушел, а они переехали в этот район, потому что содержать их четырехкомнатную квартиру у мамы не было средств, плюс ко всему, нужны были деньги на лекарства для Женьки, и брать их обычной медсестре было неоткуда.

– Я любила отца и видела все, связанное с ним в приукрашенном, волшебном свете. Помню, когда мне было лет восемь, они с мамой любили меня делить.

– Делить? — странно изменившимся голосом переспросил Олег.

— Да. Женька была маленькая, не больше года, ее особо не поделишь, а на мои чувства можно было давить и доказывать друг другу, что кого-то из родителей я люблю больше. Отцу нравилось водить меня по любимым местам — это был один из способов давления. Он уводил меня на весь день, и вечером мы возвращались, уставшие, счастливые, и… раздражали этим маму еще больше. Помню, как он рассказывал мне о море. Любил он море просто до ужаса и передал эту любовь мне. Мы сидели на песке, на пляже, далеком от туристов, и он показал, что море везде разных цветов, никогда не бывает одинаковым. На горизонте — там, где пропадали судна и корабли, — оно было светлее, и отец мечтал однажды заглянуть за эту черту. — Маша замолчала. Пересела так, чтобы облокотиться о спинку кровати, и чтобы Олег не смотрел больше так пристально в ее глаза.

— И что случилось потом? — треснутым голосом поинтересовался Олег. Эта история странно волновала его, но он пока не понял, почему.

– Он заглянул за черту горизонта, и мы его больше не видели, — доложила Маша тихо. — Мечта победила реальность, но это досталось нам дорогой ценой. Очень дорогой.

«С тех пор, я больше не мечтаю», — подумала она про себя.

– С тех пор я… Не знаю, я быстро выросла, и больше не разделяла его романтические грезы, не облагораживала его и видела его только тем, кем он, по сути, и являлся. Но все же… все же мне всегда хотелось найти его и спросить, как он мог это сделать с нами. Вот так просто, перечеркнув все. Он ведь не мог не знать, что для нас все обернется не в лучшем виде. — Маша отвела взгляд, взглянув в потолок. Вот, спустя много лет, она осуществила свою мечту, только радости по этому поводу не испытывала.

— Ты… тоже мечтала заглянуть за горизонт? — спокойно спросил Олег.

– Не то чтобы… скорее я хотела расправиться с иллюзиями. Но, думаю, что его страсть к перемещениям передалась и мне. Понимаешь, я вообще вряд ли долго смогу сидеть на одном месте. В одном городе. Видимо, в этом есть какие-то отцовские гены — не хочу быть такой же, как он, но, боюсь, у меня нет выхода. Я ощущаю это в себе. Ничего не с собой поделать.

Маша облокотилась о его плечо, и, прижимая ее голову к себе, Олег чувствовал, как откуда-то из глубины всего его существа поднимается это острое, непреодолимое и неизбежное чувство потери. Такое преждевременное, такое редкое, но именно поэтому он не мог его перепутать.

XII

— Тебе совсем-совсем не страшно? — спросил Петька Долгушин, а Полина закатила глаза.

— Чего бояться-то?

— Ну он, как никак, практически живая легенда театрального мира.

— Да я же с ним знакома, Долгушин!

— Прости, я все время забываю. — Шепотом сказал Петька.

Они разговаривали вполголоса, чтобы не мешать студентам Игоря Борисовича, готовящимся к репетиции спектакля. Штроц что-то обсуждал с самим Игорем Борисовичем и обещал выйти через несколько минут.

— Привет, Полин, — на пороге зала показался запыхавшийся Мишка — его лучистые голубые глаза стали почти синими. — Я опоздал… кажется.

Он осекся на полуслове, взглянув на сцену.

— Ты сегодня везунчик, Михаил! Ты не опоздал! — прокричал со сцены Родион. Он старательно удерживал равновесие, прохаживаясь по гимнастическому бревну, служащему частью декораций к какому-то новому спектаклю. Мишка помахал Полине и бросился к сцене, на ходу снимая верхнюю одежду. Родион скользнул взглядом по Полине и отвернулся.

Когда они только пришли с Долгушиным, которого попросили выступить на интервью в роли фотографа, Родион едва кивнул Полине, а вот с Петькой поздоровался, как со старым другом. Орешина только зубами скрипнула, но ничего не сказала — иначе наверняка оправдала бы ожидания Господина Великого Актера.

Однако Петька данное событие прокомментировал.

— Странно как. С этим актером ты в сто раз больше знакома, чем со мной. Я ведь у него всего лишь одно интервью брал. Почему же он так с тобой… поздоровался?

— Ну, Петенька, и вопросики у тебя, — деланно сияющим голосом проговорила Полина. — Ты же с ним разговаривал о НЕМ! Комплименты, небось, ему отвешивал. А я только и делаю, что его критикую на сцене. Вот он и бесится. — Такое объяснение Петьку вполне удовлетворило, но совсем не порадовало Полину. Она замкнулась в себе, делала вид, что слушает Долгушина, однако сама только и могла думать, что о Раскове и его дебильном характере. Она так и думала — «дебильный характер»

Почему нужно все так усложнять в театре и быть таким простым в жизни? Какую-то свою помощь еще предлагать! Ну его к черту — не будет она его ни о чем просить. Тоже мне — актер. Новые роли ему дают, в кино приглашают…

Хотя справедливости ради стоило сказать, что съемки в сериале прошли и закончились, а новых предложений пока еще не поступало. Сам сериал должен был выйти в начале июня, и Полина представляла, что сделается с женской частью их студенческого населения после начала показа. Ну, а Расков зазнается окончательно. Такая уж эта капризная штука — слава, ничего с ней не поделать.

— Вы дождались меня, Полина! Большое вам спасибо, — проговорил рядом Штроц, и Орешина будто очнулась ото сна. — Простите за это ожидание.

— Ну что вы, Альберт Александрович, — сказала Полина, поднимаясь с места. — Мы не скучали. Думаю, нам нужно уйти в другое помещение, чтобы не мешать, верно?

— Все верно, Поленька, все верно. — Штроц обернулся к сцене, на которой уже появился Игорь Борисович, и начиналась репетиция. На секунду он задержал на ком-то свой взгляд, но потом обернулся к Полине с улыбкой.

— Ну что ж, начнем, пожалуй.

Петька Долгушин следовал за Полиной тенью и молчал. Обычно он не упускал возможности посоперничать и показать, насколько он хороший журналист, но сегодня от него не было ни слуху, ни духу. Впрочем, Полине и не нужна была его помощь. Петька изначально играл роль фотографа сегодня, может быть, поэтому не стремился выделяться.

Полина уже и забыла, как интересно было разговаривать с режиссером. Когда-то его имя ничего для них не значило — они не знали его работ, его взглядов, не знали о его наградах и о непростых отношениях с чиновническими структурами. Тогда, почти семь лет назад, один его голос и его быстрые, острые фразы заворожили их, двенадцатилетних и тринадцатилетних детей, заставили их слушать и слышать. Им было плевать на его титулы, они сразу увидели в нем необычного человека, фокусника или волшебника из сказки, и они раз и навсегда поверили ему.