Ночь накануне

И теперь не сомневался, что выполнит все безукоризненно…

В суматохе ему удалось натянуть перчатки самостоятельно. Кисти рук — последнее, что могло выдать возраст, — надежно скрыл непрозрачный белый латекс. Втянув живот, Иннокентий Андреевич метнулся к столу. Приглушив голос, чтобы убрать возрастную хрипотцу, он буркнул:

— Начали.

— Где ты бродишь? — прошипел Скуранский.

— Звонил шефу.

— Все равно не успеет! Из-за тебя только время потеряли. Теперь точно упустим, даже если шеф приедет! — заныл Скуранский.

От него явственно несло свежим водочным выхлопом. Видимо, успел приложиться к стакану где-то по дороге к операционной. Но это были мелочи. Иннокентий Андреевич помнил, что полупьяный первый ассистент достоял до конца, не покачнувшись. Остальное не имело значения. В данный момент его интересовало только состояние пациента. А тот уходил на глазах. Не помогало ни струйное вливание гемодеза с полиглюкином, ни переливание крови. Кровотечение продолжалось, давление падало.

— Разрез! — коротко скомандовал хирург. Анестезиолог сделал отметку в карте. Хрустнул скальпель. Кожа посредине живота развалилась в стороны.

— Сушим. Шить.

Несколько мелких подкожных сосудов ушли под зажимы. Иннокентий Андреевич оперировал быстро и четко. Отточенные за годы работы движения могли бы броситься в глаза. Но он не осторожничал. Сестры на операционное поле смотрели редко. А интерны, не вполне понимая, что происходит, схватывали только общую суть. Скуранский же весь сосредоточился на том, чтобы не выпустить крючки, расширяющие рану, изредко пьяно икая.

Швы на порезанные участки кишечника легли ровно, один к одному. Память работала как идеальный штурман. Со стороны могло бы показаться, что доктор заранее знает, где прячется очередная дырка в кишке. На поиск не тратилось ни единой лишней секунды. На самом деле Иннокентий Андреевич отчетливо помнил, как убегали минуты, а он копался в порезанных петлях. Находил, зашивал, обрывая нитки, и торопился дальше. А кровотечение продолжалось, убивая пациента…

Он закончил работать на брюшной полости в рекордные сроки. Такой темп был чем-то совершенно немыслимым, невероятным. Даже Скуранский почувствовал какой-то подвох, но спьяну не сообразил. Только проворчал, наблюдая, как отмывается дерьмо с брюшины перед наложением дренажей:

— Наверняка не все заштопал!

— Уходим на грудь, — сказал Иннокентий Андреевич.

Легкие он ушил красиво и качественно. У него был свой почерк. Подобные раны в лихие девяностые попадались часто. Материала для отработки навыка хватало. На этом этапе маскироваться под начинающего Доктора Кешу уже не имело смысла. Поэтому интерн, зажимающий рану на шее, что-то заподозрил. Он попытался заглянуть в лицо хирургу, рассмотреть глаза. Иннокентий Андреевич заметил и тут же рыкнул, стараясь сделать голос потоньше:

— Стой спокойно!

Подействовало. Правда, неизвестно насколько. Потому что таиться стало труднее. Распаханная меж ребер грудная клетка требовала приложения максимума усилий. Приходилось творить вещи, на которые начинающий хирург не способен в принципе. Но вроде проскочило. Хотя, будь потрезвее Скуранский, — расшифровал бы в два счета.

На исходе второго часа дело дошло до раны на шее. Иннокентий Андреевич поменялся местами с врачом-интерном. Проклятая жара добралась до операционной. От потери крови немного кружилась голова. В перчатках хлюпал пот. Спина промокла насквозь. Болела рана на бедре. Ноги гудели, руки подрагивали от напряжения. Но наступал самый важный этап. На нем они потеряли парнишку…

Тогда, в далеком прошлом, стоило им перестать прижимать рану, отнять салфетки, как в потолок ударила струя крови. Найти сосуд в ране не удалось. Пережать тоже. Кровопотеря, и без того поставившая пациента на грань смерти, резко увеличилась. Сердце остановилось. Анестезиолог орал, пытаясь его запустить. Доктор Кеша копался, все еще надеясь отыскать проклятую артерию. Скуранский старательно изображал непрямой массаж. В две вены переливались растворы и эритроцитарная масса…

Но парень ушел.

Потом, на вскрытии, выяснилось, в чем заключалась ошибка. Часть крови из поврежденной артерии попала между мышцами. Гематома сместила сосуды. Искать их нужно было совсем не там… К тому же у пациента обнаружили аномальное расположение сонной артерии. Это делало поиск совсем безнадежным. Да и саму операцию признали жестом отчаяния при «повреждениях несовместимых с жизнью». КИЛИ — комиссия по изучению летальных исходов — вины хирурга не усмотрела. Наверное, сделали скидку на возраст и стаж. Плюс коллегиальность…

Но сам Иннокентий Андреевич знал, что парнишку можно было вытащить.

Просто не хватило опыта, знаний и удачи.

Зато теперь…

Он не стал убирать салфетки. Не пошел на осмотр раны. Вместо этого скальпель прошелся чуть ниже, возле ключицы.

— Ты что, охренел?! — завопил Скуранский.

Крючки в его руках дрогнули. Он попытался их убрать.

— Держать! — яростно захрипел Иннокентий Андреевич.

Края раны разошлись в стороны. Но ассистент не успокоился, продолжая ныть по нарастающей:

— Салага, ты на кого вякаешь? Совсем долбанулся! Угробишь парня, а нам отвечать…

Препираться с ним не стоило. В глубине разреза показалась синеватая жила сосудисто-нервного пучка. На то, чтобы выделить из тканей артерию, понадобилось несколько экономных аккуратных движений.

Мягко хрустнул сосудистый зажим, перекрывая кровоток.

— Лигатуру. Перевязываем.

— Ты же ему сонную перекрыл, придурок! — в голос завопил Скуранский. — Он же подохнет!

Иннокентий Андреевич слишком устал, чтобы объясняться. Перевязанная ветка была всего лишь наружной сонной артерией. Многочисленные соединения с внутренней позволяли выключать ее из кровотока без последствий.

Он коснулся занемевшей руки интерна и убрал ее вместе с грудой пропитанных кровью салфеток. Фонтан не возник.

— Есть давление! — устало сказал анестезиолог. — Вытащили.

— Да не будет он жить без сонной!.. — выкрикнул Скуранский.

Даже под маской было видно, как у него побагровели и затряслись щеки. Затхлая вонь перегара поползла над операционным столом. Иннокентий Андреевич брезгливо отстранился и процедил:

— Захлопни пасть!

В ответ раздался новый истеричный вопль:

— Да что ты из себя строишь, козел?! Салага! Сопля зеленая!

Внезапно Иннокентий Андреевич вспомнил, как в восемьдесят первом году на комиссии по летальным исходам Скуранский топил молодого коллегу, усердно поливая грязью. Как злобно тыкал ему в спину пальцем, сообщая матери о смерти сына. Как отравлял жизнь последующие несколько лет, постоянно напоминая об этом случае. Очень захотелось воплотить в жизнь то, о чем тогда мечталось. Отказывать себе он не стал…

Старый хирург отодвинулся от стола и с размаху врезал кулаком в припадочно трясущуюся челюсть. Хрустнула кость. Скуранский отлетел в угол и выключился. Сверху на него рухнул тазик с отработанным перевязочным материалом…