Ночь с Ангелом

— Домой хочу… — еле ворочая языком, произнес Лешка.

— Таки ты ж дома! Боже ж мой!.. Что же ты рукавом утираешься? Ты нормально закусить не можешь? Кто же так пьет, Лешка? Ты же интеллигентный человек… Ну, видишь? А я что говорил? Давай, я помогу тебе подняться… Нет? Бога ради — лежи на полу, говнюк… Начнешь блевать — не захлебнись, не сдохни во цвете лет, артист гребаный!..

— Домой хочу, — неожиданно твердым голосом сказал Лешка и закрыл глаза.

… А спустя еще несколько недель к Леше Самошникову примчался очень возбужденный Гриша Гаврилиди:

— Я только что все узнал, Леха!.. Тебе нужно позвонить в Ленинград и попросить свою мамашу, чтобы она срочно выслала тебе дубликат своей метрики, где написано, что она еврейка! Тогда тебя примет местная еврейская община, и мы — в порядке!.. У них там, если мать — еврейка, таки нет проблем…

Лешка рассмеялся.

— И шо ты ржешь? — удивился Гриша.

— Помнишь, я рассказывал тебе про ту демократическую немку-поблядушку, из-за которой я влип во все это дерьмо? Вы могли бы с ней работать парный конферанс. Она мне говорила то же самое, только с немецким акцентом.

— Таки бляди почти всегда правы! Мне бы маму-еврейку — мне бы цены не было, — мечтательно произнес Гриша. — Как я фраернулся перед той туристской поездкой!.. Почему не купил еврейские документы, идиот?! Нужны мне эти греки в десятом колене!.. Ты-то хоть не будь кретином, звони в Ленинград! Получишь ихний статут…

— Статус, — поправил его Лешка.

— Нехай так… Получишь ихний статус, я тебя главным раввином города сделаю! И, как в том анекдоте, будешь еще немного прирабатывать русскими романсами. Бабок намолотим — немерено!

— Да, насчет бабок: дай пятнадцать марок. Отдам в пятницу.

— Зачем? — насторожился Гриша.

— Смотаюсь в «Альди» за пузырьком и закусевичем.

— А вот это ты видел?! — вскричал Гриша, и у Лешки под носом появилась довольно неаппетитная фига, сотворенная из толстых, волосатых Гришиных пальцев.

— Отлично, — произнес артист Самошников. — Когда у нас выступление на русской дискотеке?

— В пятницу, в восемь.

— Прекрасно. И по скольку на рыльце?

— Всего сто пятьдесят марок. По семьдесят пять. — Гриша не на шутку занервничал. — Но если ты настаиваешь, я отдаю тебе девяносто, а себе оставляю шестьдесят. Идет?

— Нет. Ты забираешь себе все сто пятьдесят. Но за них ты сыграешь на гитаре, споешь все романсы и сам будешь читать Пастернака и Заболоцкого. Да, и не забудь освежить в памяти последний монолог Чацкого. Я его как раз собирался исполнять в пятницу. А теперь вали отсюда!

Через час Алексей Сергеевич Самошников уже лыка не вязал. Сломался он сразу после второго стакана — будто его с грядки срезали…

— Очнись, Леха! Очнись, шоб тебе пусто было… — чуть не плакал Гриша Гаврилиди. — Ой, Боженька ж ты мой, надо же было так быстро нажраться! Ни за жизнь поговорить, ничего… Ты хоть слышишь меня, байстрюк?

Лешка поднял на Гришу бессмысленные глаза и что-то попытался сказать. Но звука никакого не произвел, только губы зашевелились было и замерли.

— Не спи, не спи, Лешенька… — по-бабьи причитал перепуганный Гриша. — Так ведь можно и не проснуться!

Лешка с трудом поднял веки, посмотрел сквозь Гришу Гаврилиди и прошептал:

— Ах, если бы…

— Что?.. Что ты сказал? — не расслышал Гриша.

Лешка помотал головой, попытался выпрямиться и снова уронил голову на грудь. Затем собрался с силами, как-то умудрился поднять подбородок, подпер его руками, положив локти на стол, и медленно, стараясь отчетливо выговаривать каждое слово, проговорил:

— Знаешь… Уже несколько раз… Старик в белом. Не то снится, не то наяву… Только не понять — на каком языке говорит. Но я его почему-то понимаю… Весь в белом… И волосы, и шляпа… Только глаза голубые. У белого старика…

— Хорошо, хорошо, Лешенька! Пусть будет белый старик, красный, зеленый… Хоть в крапинку! Ты только не пей больше, ладно? А я тебе сейчас чайку зелененького с жасминчиком замостырю — очень оттягивает!..

— А где этот белый старик с голубыми глазами?.. — вдруг почти трезвым голосом спросил Лешка и удивленно оглядел всю свою кухоньку. — Он же только что был здесь…

Гриша в отчаянии схватил бутылку с остатками «Корна», стал яростно выплескивать его в раковину, приговаривая:

— Так!!! Вот мы и до психушки уже докушались!.. Вот нам уже начинают голубые старики с белыми глазами мерещиться… Эй, ты, Артист Иваныч, твой старик не с хвостом и рогами был? А?

Возникла томительная пауза. Потом Лешка положил голову на стол и, засыпая, негромко произнес:

— Нет… не было. Но один раз… Ты только не смейся, Гриня. Один раз мне привиделись у него за спиной большие белые крылья…

— Владим Владимыч… Владимир Владимирович! Бологое! — услышал я голос Ангела, еле открыл глаза и с трудом приподнялся на локте.

Казалось, мое тело и мозг были буквально отравлены тяжким посталкогольным недомоганием несчастного Лешки Самошникова, которого я наблюдал еше несколько мгновений тому назад.

Первое, что оказалось на уровне моих глаз, — стоящий на купейном столике стакан с джином и кубиками льда, плавающими поверху.

Я сознательно упомянул про кубики льда, «плавающие поверху».

Лет двадцать пять тому назад мы с моей женой Ирой читали чью-то повестушку в модном тогда еще журнале «Юность». В этом сочиненьице было одно забавное описание. Виски (так же, как и джин) в то время еще считалось напитком отрицательных персонажей, и один вот из таких гадов в той повестухе «ПИЛ КАКУЮ-ТО ЖЕЛТУЮ МУТНОВАТУЮ ЖИДКОСТЬ ИЗ СТАКАНА, НА ДНЕ КОТОРОГО ПЛАВАЛИ КУБИКИ ЛЬДА…».

Автор этого замечательного сочинения мог никогда в жизни сам не видеть виски, а так как эта гадость была положена только зарубежным мерзавцам, то естественно, что автор назвал ее «МУТНОВАТОЙ». Очень, я бы сказал, выразительно! Но вот каким образом у этого сочинителя КУБИКИ ЛЬДА ПЛАВАЛИ НА ДНЕ СТАКАНА — это уже уму непостижимо! Нанести такой силы удар по начальной физике шестого класса средней школы — дано не всякому…

Итак, перед моим носом стоит почти целый стакан моего любимого джина со льдом — как и положено, плавающим сверху, а я, пожалуй, впервые в жизни, отворачиваюсь от этого стакана, стараясь даже не вдыхать его гордый можжевеловый аромат!

— Как заказывали, — улыбнулся мне Ангел.

— Спасибо, дружочек мой, — виновато ответил я. — А нельзя ли это поменять на стакан простого горячего и крепкого чая?

— Уже, — сказал Ангел.

Я клянусь, что не отрывал глаз от стакана с джином! Я отворачивался, но не настолько, чтобы потерять джин из поля зрения. Однако когда вместо джина и на его месте возникли чай, сахар, лимон и маленькие симпатичные крекеры, которые я обожаю, — я так и не смог понять… Чудеса, да и только!