Ночная пуля

– Мастер проникает в суть женской натуры, - язвительно комментирует Элла.

Как ни крути, а Михалыч человек со вкусом.

– Здорово!
– произношу с чувством.

– Здорово?
– переспрашивает она.

Понимаю, что говорю что-то не то. Она явно на взводе. А в начале так спокойно, с юмором рассказывала, как торгова­лась на базаре.

– Ну, я, конечно, не специалист, - пытаюсь дать задний ход.

– Он - мерзавец и негодяй!
– чеканя слова, говорит Элла.
– Падла и сволочь!

Я не верю своим ушам. Аристократичная, сдержанная Элла начинает выражаться, как базарная торговка. Может быть, на нее так подействовал базар? Происходящее незаметно теряет свою обыденность и реальность.

– Вы знаете, где он сейчас?
– глаза ее сверкают.
– Он с этой вашей сучкой Эн! В кабаке!

– Почему с моей? Она вовсе не моя! Она - общая!
– не­ловко стараюсь разрядить разговор.

– Может быть, это я притащила ее в дом?! У вас что, ком­плекс? Геройствовать хочется? Жену с детьми отправили и те­перь свобода? Война все спишет?!

"Вот это темперамент! А всегда такая сонная, задумчиво-меланхоличная... кроткая..."

– Вы знаете, что она теперь живет у нас?
– наступает на меня Элла.

"Называется, сделал доброе дело! Помог поднести женщи­не тяжелые сумки..." - думаю я.

– Мне, пожалуй, пора!
– говорю неуверенно, отодвигаясь на всякий случай к выходу.

– Нет уж, подождите! Полюбуйтесь!
– неожиданно она по­ворачивается и задирает юбку.

Я вижу стройную ногу. Ажурное отличное белье. Красные следы на белой прекрасной ягодице. Видимо, от ремня.

– Он что, садист?
– спрашиваю в растерянности. Неволь­но трогаю рубцы рукой. "Ну и фрукт этот Михалыч! А все на жалость бил со своим хвостом..."

– Бедненькая!
– осторожно притягиваю ее к себе...

Мы лежим в изнеможении на ковре. Она была поразительно умна... в любви.

– А если Михалыч сейчас заявится?
– спрашиваю вяло.

– Нет... Он придет поздно... с этой шлюхой!
– отзыва­ется она.
– Они у него в студии. Он теперь без конца ее малюет.

– Не исключено, что скоро конец света... – предполагаю глубокомысленно.

– Не исключено, - охотно соглашается она и тихо спраши­вает: - Ты меня любишь?

– Да!
– моментально подтверждаю я.

Она довольно смеется, мы тесно сплетаемся и начинаем кататься по ковру.

– Ты славный...
– шепчет она.
– Нет, правда, без смеха! Он что, всегда выигрывает?

– Ну, это некоторое преувеличение...
– отвечаю, замяв­шись.
– Игрок он, разумеется, сильный. Но если брать в сред­нем, то мы все окажемся в нуле. Вот такая у нас команда!

– Так я и знала! А мне говорил, что всегда... Мы, на­верно, скоро уедем...

– Все когда-нибудь скоро уедут... Не ждать же, когда прихлопнут!

– У меня есть пистолет. Если он когда-нибудь еще подни­мет на меня руку, я его прострелю!
– угрожающе говорит Элла. Глаза ее сверкают.
– Показать?

Она встает. У нее все еще великолепная фигура. Чуть на­чинает полнеть. Возраст... Может быть, пистолет лишь пред­лог? Просто хочется продемонстрировать свои достоинства?

– У тебя превосходная фигура и изумительная татуировка на груди, - замечаю я.

– Нравится?
– кокетливо оборачивается она.
– Этот него­дяй сделал! Для секса!.. Мне тоже нравится! Ее можно смыть специальным раствором... Но я пока не хочу!

Иду за ней в спальню. Она роется в шкафу. Ищет пистолет. Наверняка, рукоятка инкрустирована перламутром. Эдакая изящ­ная дамская безделушка. Убить - не убьешь, но покалечить можно. Рассматриваю фотографию на тумбочке. Группа на фоне загородного дома. В центре импозантный пожилой мужчина с де­вочкой-подростком. Рядом молодые люди в рубашках с коротким рукавом.

– Лолита, - комментирую я.

– Похожа?
– смеется Элла.
– Нет, это я с отцом. Краси­вый, правда?

– Правда, - соглашаюсь я.
– Догадывался, что ты не из детдома. И с корнями у тебя все в порядке! Видна порода, вид­на...

– Почему-то все принимали его за врача... Он преподавал, в университете... Куда же подевался мой "Смит энд вессон"? Пря­мо чудеса! Ладно, в другой раз!

Подозреваю, что его и не было никогда.

4. Сны и страхи

Девочка спешит вдоль берега горного ручья. Звенит тревож­но колокольчик, привязанный к клетке, которую несет девочка. В клетке кудахчут две курицы и лежит рыба, похожая на боль­шую селедку, блестит серебристо-синеватой чешуей. Уже у са­мого селения рыба выпадает из клетки. Нарастает тревога. Жители выбегают из своих домов. Стоят молча, в оцепенении. Де­вочка принесла беду. С перевала идет колонна амнистированных заключенных. Так уже было. Лет двадцать тому назад. Мужчины с ручьями, женщины с детьми, старики, старухи - все собираются в самом крепком доме. И превращают его в крепость. Уже слышен топот приближающейся колонны...

Длинный коридор. Серый свет промозглого, осеннего дня, проникающий через пыльное стекло небольшого оконца вверху стены, не в силах рассеять мглу. Справа и слева череда дверей. Ближе к лестничной площадке рядом с опрокинутым трехколесным велосипедом вяло играет рахитичный малыш. Нужная квартира справа, почти в самом конце.

– Может не стоит?
– снова спрашиваю Морокова.

Нет, он уже не может дать задний ход. Прямо помешался на этом чемоданчике-дипломате, в котором, скорее всего, будут грязные носки. Дверь открывается от легкого прикосновения. Желтая лампочка, голая, на длинном пыльном шнуре освещает убо­гое жилище. Две зловещие хари заняты своим воровским делом. Перебирают, сортируют награбленное.

– Еще не пришел!
– бросает один через плечо.

Кажется, ему понравилась Мороковская куртка.

– Ладно, в следующий раз!
– тащу этого упрямца Морокова вон из квартиры.

Я завишу от него. Он - ведущий инженер, а я - просто. Один раз он уже пропал без вести. Исчез. И никто ничего не знал. Пока, наконец, не пронесся слух, что он в психушке. Так-то он парень весьма добродушный, но иногда впадает в сильное озлобление. Кричит, брызжет слюной, косит сильно глазом и выворачивает губы. Мне кажется, что я уже давно не работаю в этой их богадельне. Но почему-то должен ходить на работу. С трудом как-то каждый раз преодолеваю проходную. Пропуск-то у меня отобрали при увольнении. А предприятие военное. Вот и приходится хитрить всячески, не сдавать при выходе пропуск… который у меня отобрали. Ну... это надуманное противоречие. Вполне может так быть, что одновременно отобрали, и он нахо­дится в кармане. Такой плоский, маленький, запечатанный в плексигласовую оболочку. А под ней я - усатый, молодой. И стоим мы с Мороковым во дворе дома, где я когда-то жил. Там еще приемный пункт стеклопосуды. Место удивительно спокойное. Солнечный свет пробивается сквозь листву деревьев. Потусторонний покой... И еще рядом прием макулатуры. В низеньком, обитом фанерой и жестью загончике. Окошко с разбитым стеклом и решеткой...

Входит, наконец, какой-то обормот с "дипломатом". Открыва­ет его. Как завороженный смотрю на пистолет, который он дер­жит в другой руке. Не знаю, есть ли что-нибудь хорошее в че­моданчике для Морокова. Или же его ждет что-то совсем другое.

– Давай-ка уходить, - тяну я его за рукав и, улыбаясь, подмигиваю курьеру с пистолетом.

– А где же микросхемы?!
– восклицает недовольно Мороков.

"Ну, уж точно! Ненормальному море по колено!"

Курьера, видимо, забавляет такой ход событий. Он смеет­ся, обнажая гнилые зубки.