Ночной огонь

Рядом с парадным залом находилась библиотека — помещение умеренных размеров, с тяжелым столом из полированного твердого дерева посередине. Полки, тянувшиеся вдоль стен, ломились от тяжелых томов в кожаных переплетах.

Джаро случайно выбрал и положил на столе пару книг. На черных переплетах, все еще мягких, были выдавлены изощренные цветочные орнаменты; от обложек исходил приятный аромат воска с консервирующими добавками.

Джаро смахнул пыль с одной книги и осторожно открыл ее. Страницы, покрытые каллиграфическим текстом, перемежались детальными зарисовками в витиеватых рамках, выполненными тонким пером и разноцветными чернилами. На иллюстрациях изображались пейзажи, интерьеры, портреты, а также различные занятия и развлечения роумов в старинных нарядах — по мнению Джаро, автор отличался несомненным талантом и в совершенстве владел техникой рисования. Текст, однако, выведенный архаическими символами, не поддавался его пониманию.

Мэйхак стоял рядом, глядя на страницы по мере того, как их перелистывал Джаро. «Никто больше не создает такие книги, — заметил он. — Этот обычай прекратился в «смутные времена», когда закончился расцвет цивилизации роумов».

Мэйхак рассматривал тщательную зарисовку сцены в саду: молодой человек в белом кафтане и синих панталонах улыбался, глядя сверху вниз на темноволосую девочку восьми или девяти лет от роду. Мэйхак прочел про себя сопровождавший иллюстрацию текст и указал на фигуру юноши: «Это автор книги. Его звали Тобри дин-Метьюн. В наши дни этот клан больше не существует. А эта девочка — его кузина Тиссия. Тобри называл ее «Тисси» — все родственники называли ее этим уменьшительным именем. Тобри всю жизнь занимался составлением этой книги. Надо полагать, Тиссия тоже оставила после себя книгу жизни».

«Было бы любопытно сравнить их книги», — размышлял вслух Джаро. Он с любопытством изучал лицо Тобри дин-Метьюна: «Довольно приятная физиономия. Проницательная, но, пожалуй, слишком нежная и чувствительная».

«Таким он себя представлял. Портрет может соответствовать действительности — или несколько идеализированному внутреннему представлению. Как бы то ни было, это не имеет значения. Эта книга — изложение представлений Тобри, сокровищница его любимых тайн, наблюдений и гипотез. Он хотел запечатлеть тот факт, что появился на свет и прожил целую жизнь, что ему были известны благородные чувства и мгновения возвышенной радости. Мы заглядываем в душу Тобри — возможно, впервые с тех пор, как он закрыл последнюю страницу, приложив к ней свою печать».

Джаро перелистывал страницы: молодой человек Тобри постепенно взрослел.

«Этой книге две с половиной тысячи лет! — сказал Мэйхак. — Может быть, даже больше. Антиквары-роумы могли бы определить дату с точностью до года, глядя на костюмы изображенных персонажей — особенно на обувь и, конечно же, на модные женские платья».

Джаро задержался, рассматривая еще одну иллюстрацию, выполненную даже тщательнее предыдущей. Тобри стоял на опушке леса, поставив ногу на бревно. Он играл на щипковом струнном инструменте, похожем на ребек или лютню, аккомпанируя трем девушкам в коротких платьях из полупрозрачного белого муслина, взявшихся за руки и танцевавших хороводом. Тобри превратился в бледного кавалера с тонкими чертами лица, обрамленного кудрявыми каштановыми локонами. Он сосредоточенно прислушивался, явно наслаждаясь звуками, исходящими из-под его пальцев. Лицо его свидетельствовало о прихотливом, но в то же время суровом характере, скорее замкнутом, нежели откровенном. На соседней странице Тобри запечатлел нечто вроде формулировки своих принципов или системы ценностей. Прищурившись и водя пальцем по строкам, Мэйхак прочел:

«Эти слова начертаны мной, Тобри дин-Метьюном — тем единственным, тем неповторимым, чем я был и что я есть. Мои качества превосходны; к их числу относятся добродетель, благородство, богатое воображение, чувство юмора и предрасположенность к блаженной неге. Само собой, во всей Вселенной никогда раньше не было такого, как я, и подобный мне никогда не появится в будущем, так как я взошел на вершину сознательного разумного существования. В чем же я превзошел всех остальных, людей всех эпох, всех планет, всех народов? Оставил ли я после себя выдающиеся произведения ума и таланта? Нашел ли я решение древних загадок? В чем мое преимущество? Это моя сокровенная тайна — но почему бы не доверить истину книге жизни? Я не хочу, чтобы меня можно было назвать человеком, неблагодарным судьбе. Так в чем же моя благородная тайна? Она завораживает простотой: она состоит в том, что я умею радоваться существованию.

Я обращаюсь ко всем, кто посетит сей мир после меня! Пусть прекрасные девы вздыхают, сожалея об упущенном блаженстве! Пусть галантные кавалеры пожимают плечами, молча говоря себе: «Увы!» Никто из вас не ощутит волнующий ритм моей несравненной, великолепной жизни — к вящему сожалению грядущих поколений!»

Джаро медленно отложил книгу Тобри: «Это можно продать».

«Разумеется», — отозвался Мэйхак.

«Надеюсь, вы от души развлекаетесь, растаскивая библиотеку, как пара старьевщиков!» — презрительно заметила Скирль.

«Развлекаемся во всю! — откликнулся Джаро. — Что может быть веселее?»

Мэйхак попытался разубедить подругу своего сына: «Нельзя же оставлять здесь эти сокровища! Они покрываются плесенью и скоро рассыплются в прах. Подумай, какая это будет трагедия!»

Скирль не стала спорить. Так как ей больше нечем было заняться, она тоже взяла с полки большую книгу и принялась перелистывать страницы.

Джаро открыл вторую книгу. Ее создательницей была Сусу-Ладу из династии Санбари. На протяжении многих лет она отличалась пленительной красотой и пользовалась этим обстоятельством с простодушной невоздержанностью. И почему бы она вела себя иначе? Она умела скрывать от других свои похождения. Ее зарисовки, по мнению Джаро, служили исключительно любопытным источником постоянного замешательства. Живость эротических деталей уравновешивалась в них прямолинейностью невинности, что делало привлекательность персонажей почти осязаемой. Джаро провел несколько минут, изучая одну из иллюстраций. Бесстыдно обнаженная девушка — несомненно, Сусу-Ладу собственной персоной — сидела в арочном окне над рекой. Она прислонилась спиной к мраморной полуколонне, обняв руками колени и глядя на спокойную речную гладь. Деревья — а также их отражения в воде — были изображены с восхитительной подробностью. Возникало впечатление, что девушка дремлет наяву: лицо ее выражало эмоцию, не поддававшуюся словесному определению. Наклонившись, чтобы рассмотреть рисунок получше, Джаро заметил в помещении за девушкой смутный силуэт. Приглядевшись еще внимательнее, Джаро понял, что это была фигура домового, неподвижно стоявшего в тени. Рисунок вызывал любопытство не в последнюю очередь противоречивостью изображенной сцены. Почему за девушкой стоял белый призрак? Почему девушка явно ни о чем не беспокоилась? Сознавала ли она близость домового? Ни на один из этих вопросов не было ответа. Джаро закрыл книгу и отложил ее в стопку, предназначенную к продаже.

Скирль передвинула к нему другое жизнеописание: «Раз уж ты вознамерился красть книги, укради эту тоже — мне она показалась любопытной».

Втроем они сортировали книги целый час и забраковали лишь немногие. Мэйхак вышел и переместил аэромобиль как можно ближе к библиотеке, после чего они погрузили книги в обширный багажник машины. Забравшись в аэромобиль, они поднялись к «Фарсангу», где Гэйнг Нейтцбек помог им перегрузить похищенное в трюм корабля. Покончив с этим занятием, они снова приземлились в саду дворца Карлеон.

Гарлет уже вернулся с площади Гамбойе и скрылся у себя в комнате.

Выкупавшись и переодевшись, Скирль, Джаро и Мэйхак встретились с Ардрианом в малой гостиной. Через несколько минут к ним присоединился юстициар Морлок. «По городу ходят слухи, — сообщил он. — Дыма без огня не бывает, как вам известно. Казнь Асрубала должна состояться в полдень через четыре дня. Я слышал, что завтра или послезавтра дюжина кавалеров-урдов собирается надеть маски наемных убийц. На площади устроят переполох, чтобы отвлечь внимание. Тем временем кавалеры в масках намерены освободить Асрубала из темницы и укрыть его в тайном убежище до тех пор, пока Совет старейшин не соберется в Коллокварии. Если инопланетяне вмешаются, может возникнуть опасный прецедент; кроме того, их могут убить заранее, чтобы предотвратить вооруженный конфликт».

«И что же?» — поинтересовался Мэйхак.

«Я рассматриваю несколько возможностей».

Мэйхак поднялся на ноги: «Существует простое решение проблемы. Казним Асрубала сейчас же».

«Сейчас же? — переспросил Морлок. — Еще даже не стемнело. Я намеревался по меньшей мере подождать до полуночи».

«Лучше сделать это как можно скорее. Никто не ожидает от нас такой решительности. Положим этому конец раз и навсегда».

«Хорошо! — сказал юстициар. — Хотя, конечно, в Ромарте так дела не делаются. Мы предпочитаем размышлять, оценивая и взвешивая все возможные последствия».

«На этот раз поступим так, как принято в пределах Ойкумены, — ответил Мэйхак. — Я готов».

Джаро встал: «Я тоже готов».

«Я предпочел бы, чтобы ты и Скирль оставались в аэромобиле на тот случай, если мне потребуется поддержка с воздуха — в случае возникновения «непредвиденных осложнений», как выражаются в Ромарте».

Джаро не стал возражать. Он вышел в сад и вызвал летательный аппарат. Связавшись по радио с Нейтцбеком, остававшимся на борту «Фарсанга», Мэйхак предупредил его о своих планах; они обсудили возможные «осложнения» и договорились о мерах, которые следовало принять в той или иной ситуации. Мэйхак вынул из багажника аэромобиля два мощных дальнобойных лучемета и передал один из них Морлоку, после чего они отправились вдвоем к зданию Судейской коллегии. Джаро и Скирль следовали за ними по воздуху в аэромобиле.