Новь
Шрифт:
– Как?
– Алеша, ты знаешь, что когда ты мне скажешь как честный человек - а я тебе верю, потому что ты точно честный человек, - когда ты мне скажешь, что ты меня любишь той любовью... ну, той любовью, которая дает право на жизнь другого, - когда ты мне это скажешь, - я твоя.
Нежданов покраснел и отвернулся немного.
– Когда я тебе это скажу...
– Да, тогда! Но ведь ты сам видишь, ты мне теперь этого не говоришь... О да, Алеша, ты, точно, честный человек. Ну, и давай толковать о вещах более серьезных.
– Но ведь я люблю тебя, Марианна!
– Я в этом не сомневаюсь...
Нежданов рванулся со стула.
– Оставь это, Марианна... Это... пожалуйста, оставь. Марианна повернула к нему голову через плечо и с изумлением приподняла брови.
– Это - тайна? Секрет? У тебя есть секрет?
– Да... да, - промолвил Нежданов и, весь смущенный, прибавил - в виде объяснения: - Это... портрет. Слово это вырвалось у него невольно. В бумажке, которую Марианна держала в руках, был действительно завернут ее портрет, данный Нежданову Маркеловым.
– Портрет?
– произнесла она протяжным голосом...
– Женский?
Она подала ему пакетец; но он неловко его взял, он чуть не выскользнул у него из рук - и раскрылся.
– Да это... мой портрет!
– воскликнула Марианна с живостью...
– Ну свой-то портрет я имею право взять.
– Она выхватила его у Нежданова.
– Это - ты нарисовал?
– Нет... не я.
– Кто же? Маркелов?
– Ты угадала... Он.
– Каким же образом он у тебя?
– Он мне подарил его.
– Когда?
Нежданов рассказал, когда и как. Пока он говорил, Марианна взглядывала то на него, то на портрет... и у обоих, у Нежданова и у ней, мелькнула одна и та же мысль в голове: "Если бы он был в этой комнате, он бы имел право потребовать..." Но ни Марианна, ни Нежданов не высказали громко своей мысли... быть может потому, что каждый из них почувствовал ее в другом.
Марианна тихонько завернула портрет в бумажку и положила ее на стол.
– Добрый человек!
– прошептала она.
– Где-то он теперь?
– Как где?.. Дома, у себя. Я завтра или послезавтра пойду к нему за книжками, за брошюрами. Он хотел мне дать - да, видно, забыл при отъезде.
– И ты, Алеша, того мнения, что, отдавая тебе этот портрет, он уже ото всего отказывался... решительно ото всего?
– Мне так показалось.
– И ты надеешься его найти дома?
– Конечно.
– А!
– Марианна опустила глаза, уронила руки.
– А вот нам обед Татьяна несет!
– вскрикнула она вдруг.
– Какая она славная женщина!
Татьяна явилась с приборами, салфетками, судками. Пока она накрывала на стол, она рассказывала о том, что происходило на фабрике.
– Хозяин приехал из Москвы по чугунке - и пошел бегать по всем этажам, как оглашенный; да ведь он ничего как есть не смыслит, а только так, для, виду действует, для примеру. А Василий Федотыч с ним, как с малым младенцем; а хозяин хотел какую-то противность учинить, так его Василий Федотыч сейчас отчеканил; брошу, говорит, сейчас все; тот сейчас хвост и поджал. Теперь вместе кушают; а хозяин с собой компаньона привез...Так тот только всему удивляется. А денежный, должно быть, человек, этот кумпаньон, потому все больше молчит да головой
потряхивает. А сам толстый-претолстый! Туз московский! Недаром пословица такая слывет, что Москва у всей России под горою: все в нее катится.– Как вы все примечаете!
– воскликнула Марианна.
– Я и то заметливая, - возразила Татьяна.
– Вот, готов вам обед. Кушайте на здоровье. А я тут малость посижу, на вас погляжу.
Марианна и Нежданов принялись есть; Татьяна прикорнула на подоконник и подперла щеку рукою.
– Погляжу я на вас, - повторила она, - и какие же вы оба молоденькие да кволенькие... Так приятно на вас глядеть, что даже печально! Эх, голубчики мои! Берете вы на себя тяготу невмоготу! Таких-то, как вас, пристава царские охочи в куролеску сажать!
– Ничего, тетушка, не пугайте нас, - заметил Нежданов.
– Вы знаете поговорку: "Назвался груздем - полезай в кузов".
– Знаю... знаю; да кузовья-то пошли ноне тесные да невылазные!..
– Есть у вас дети?
– спросила Марианна, чтобы переменить разговор.
– Есть; сынок. В школу ходить начал. Была и дочка; да не стало ее, сердешной! Несчастье с ней приключилось: попала под колесо. И хоть бы разом ее убило! А то - мучилась долго. С тех пор я жалостливая стала; а прежде - что жимолость, что я. Как есть дерево!
– Ну, а как же вы Павла Егорыча-то вашего - разве не любили?
– Э! то особ статья; то - дело девичье. Ведь вот и вы - вашего-то любите? Аль нет?
– Люблю.
– Оченно любите?
– Очень.
– Чтой-то...
– Татьяна посмотрела на Нежданова, на Марианну - и ничего не прибавила.
Марианне опять пришлось переменить разговор. Она объявила Татьяне, что бросила табак курить; та ее похвалила. Потом Марианна вторично попросила ее насчет платья; напомнила ей, что она обещалась показать, как стряпают...
– Да вот еще что! Нельзя ли мне достать толстых суровых ниток? Я буду чулки вязать... простые.
Татьяна отвечала, что все будет исполнено как следует, и, убрав со стола, вышла из комнаты своей твердой, спокойной походкой.
– Ну, а мы что будем делать?
– обратилась Марианна к Нежданову - и, не давши ему ответить: - Хочешь? так как только завтра начнется настоящее дело, посвятим нынешний вечер литературе. Перечтем твои стихи! Я судья буду строгий.
Нежданов долго не соглашался... однако кончил тем, что уступил, - и стал читать из тетрадки. Марианна села близко возле него и глядела ему в лицо, пока он читал. Она сказала правду: судьей она оказалась строгим.
Немногие стихотворения ей понравились: она предпочитала чисто лирические, короткие и, как она выражалась, не нравоучительные. Читал Нежданов не совсем хорошо: не решался декламировать - и не хотел впадать в сухой тон; выходило ни рыба ни мясо. Марианна вдруг перервала его вопросом: знает ли он удивительное стихотворение Добролюбова, которое начинается так: "Пускай умру печали мало", - и тут же прочла его - тоже не совсем хорошо, как-то немножко по-детски.
Нежданов заметил, что оно горько и горестно донельзя, - и потом прибавил, что он, Нежданов, не мог бы написать это стихотворение уже потому, что ему нечего бояться слез над своей могилой... их не будет.